История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы - [62]

Таким образом, называя Полонского «поэтом обычного», всегда нужно иметь в виду, что это была поэтизация, как правило, в рамках «конечного». «Деревушка», «знакомаялачужка», «она», «русая головка», «погибшее, но милое создание», «покой, привет и ужин», «скамья в тени прозрачной», «в окошке расцвели цветы //И канарейка свищет в клетке», «рукав кисейный», мелькающий «сквозь листы // Китайских розанов», «трепет милых рук», «простодушная любовь», «злая молва» — вот выбранный из разных стихотворений ряд образов, которые можно считать знаковыми для художественного мира Полонского. Подчас могучее вдохновение уносит лирического героя прочь «от земли», и тогда воображение рисует ему величественный образ его «нового храма», в котором

Нерукотворен купол вечный,

Где ночью Путь проходит Млечный,

Где ходит солнце по часам,

Где все живет, горит и дышит...

(«К демону», 1842)

И все же подобный образ романтической мечты неорганичен для художественного мира поэта. Он явно вторичен и подражателен. Как-то не очень веришь этому переходу от «лачужки», «канареек» и «китайских розанов» в заоблачные выси Вселенной. В «небе» лирическому герою неуютно, и здесь он чувствует себя явно «не в своей тарелке». Гораздо привычнее для него мир его идиллического «уголка». Но сила таланта Полонского заключалась в том, что даже в «приземленном», будничном мире ценностей частного человека он умеет видеть и находить трагизм необычайной силы, подлинную драму человеческих чувств, тем самым раздвигая узкие рамки домашнего мирка, освещая его светом высокой поэзии. Недаром Наташа Ихменева — героиня романа Достоевского «Униженные и оскорбленные» — дала такую оценку стихотворению «Колокольчик»: «Какие это мучительные стихи <...> и какая фантастическая, раздающаяся картина. Канва одна, и только намечен узор, — вышивай, что хочешь». Устами своей героини Достоевский подметил самую «фирменную» черту стиля Полонского: умение посредством экономно отобранных, но точных и выразительных деталей (пейзаж, интерьер, портрет, жест и т. п.) очертить всю судьбу героев, создать емкий психологический подтекст, через немногое сказать о многом:

В одной знакомой улице

Я помню старый дом,

С высокой темной лестницей,

С завешенным окном.

Там огонек, как звездочка,

До полночи светил,

И ветер занавескою

Тихонько шевелил. —

Так начинается «Затворница» Полонского (1846). А вот как заканчивается:

И тихо слезы капали —

И поцелуй звучал —

И ветер занавескою

Тревожно колыхал.

Зная только эти строчки, по немногим выразительным подробностям, в них содержащимся, можно уже догадаться о той драме влюбленных, о которой в сюжете стихотворения тоже рассказано пунктирно, полунамеком. Перед нами «фрагментарная» композиция романтической баллады с характерным для нее мотивом тайны, многозначительными умолчаниями. Но и по сравнению с балладами В.А. Жуковского и даже П.А. Катенина сюжет «Затворницы» выглядит предельно лаконично. Если романтическая баллада и вводит в свой сюжет детали быта, пейзажа или портрета, то они всегда получают дополнительные эмоциональные признаки в виде ряда уточняющих психологических эпитетов или метафор, повторяющихся слов-лейтмотивов, выражающих одно настроение. Особенность Полонского в том, что деталь у него выразительна сама по себе. «Ветер занавескою Тихонько шевелил» — достаточно в конце переменить «тихонько» на «тревожно», и нужный психологический эффект достигнут. Столь же впечатляюще суггестивны детали портрета героини: «бледная, С распущенной косой». «Здесь, скорее, перед нами характер, повернутый в профиль, обозначенный какою-то одной чертой. Зато уж эта черта предельно убедительна», — замечает по этому поводу

B.C. Баевский⁵⁰. Можно лишь добавить, что дело, вероятно, заключается даже не в какой-то одной, пусть и точно подобранной детали, а прежде всего в умелом сочетании и расположении их — именно оно создает емкий смысловой подтекст. Манера Полонского весьма напоминает манеру рисовальщика, для которого силуэт и линия говорят больше, чем подробная пропи-санность всех черт лица, одежды, обстановки и т. п. Недаром на заре своей поэтической карьеры Полонский серьезно занимался рисованием, беря уроки у Франсуа Дидэ — известного швейцарского художника. Не обошлось, вероятно, и без влияния очерково-документального стиля «натуральной школы», которое поэт не мог не ощущать в 1840-е годы, когда его талант еще только определялся. Отсюда его тяготение к лирико-быто-вому рассказу в стихах, к сюжетно-психологической новелле («Бэда-проповедник», <1841>; «Сумасшедший», 1859; «Миазм», 1868; «Слепой тапер», <1875>; «Старая няня», 1876? и др.).

ЖАНР СТИХОТВОРНОГО ОЧЕРКА. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ФУНКЦИЯ ДЕТАЛИ В ПОЭЗИИ ПОЛОНСКОГО

И хотя на первых порах Полонский отдал щедрую дань ус-ловно-выспренному романтическому языку, чувство метко найденной и многозначной в смысловом отношении детали ему было свойственно на всех этапах творческого пути. Зоркая наблюдательность автора обнаруживает себя уже в таком раннем стихотворном очерке, как «Прогулка верхом» (<1844>). Будничная жизнь Одессы со всеми ее контрастами и городской сутолокой описывается посредством тонко схваченных и рассыпанных по всему тексту очерка этнографических примет: