История русской литературы XIX века. Часть 3: 1870-1890 годы - [61]

Невольный крик его — наш крик,

Его пороки — наши, наши!

Он с нами пьет из общей чаши,

Как мы отравлен — и велик.

(«Блажен озлобленный поэт...», 1872)

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР ПОЛОНСКОГО. «ПОЭТИЗАЦИЯ ОБЫДЕННОГО». ОСОБЕННОСТИ БАЛЛАДНО-РОМАНСОВОГО СТИЛЯ

Творчество Полонского представляет собой такой этап развития русского художественного сознания, когда в нем наметился решительный поворот к реабилитации ценностей не элитарной, а обиходной, житейской морали, внимание и уважение к радостям и страданиям «простых людей», принадлежащих к той части «низовой» культуры, которая в представлении «интеллигента» всегда брезгливо ассоциировалась с такими определениями, как «мещанская» или «обывательская». Добрую половину своей жизни проскитавшись по «чужим людям», учительствуя и не имея ни своего пристанища, ни постоянной, дающей прочное материальное и социальное положение должности, Полонский, как никто другой, чувствовал культуру дома, семьи, но дома, исполненного уюта, покоя, благополучия. Стихам Полонского присуща особая теплота, домашность интонаций, словно поэт делится с читателем самым сокровенным и заветным:

У меня ли не жизнь!.. Чуть заря на стекле Начинает с лучами морозом играть,

Самовар мой кипит на дубовом столе,

И трещит моя печь, озаряя в угле,

За цветной занавеской кровать!..

У меня ли не жизнь!... Ночью ль ставень открыт, По стене бродит месяца луч золотой... («Колокольчик», 1854)

Такого рода стихи, на первый взгляд, напоминают известную пушкинскую традицию, которая именуется «поэтизацией

обыденного». В самом деле, даже сочетание примелькавшихся поэтических штампов («...Заря на стекле Начинает лучами с морозом играть...»; «бродит месяца луч золотой») с выразительными деталями самой будничной обстановки (самовар, дубовый стол, цветная занавеска, потрескивающая дровами печь) словно заимствовано Полонским из знаменитого пушкинского «Зимнего утра»:

Вся комната янтарным блеском Озарена. Веселым треском Трещит затопленная печь.

Приятно думать у лежанки.

Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь?

Все так — преемственность налицо. Однако «поэтизация» «поэтизации» рознь. В лирике Пушкина образ дома хотя и не лишен атмосферы уютной повседневности, однако вовсе не ограничивается идеализацией простых, «патриархальных» ценностей жизни частного человека. Образ «кобылки бурой» тут же превращается в финале стихотворения в полный романтического огня и страсти образ «нетерпеливого коня», а будничный мотив катанья в санках неожиданно предстает лирическим порывом в глубину зимних просторов, открытием бескрайних горизонтов... Пространство дома как бы на глазах читателя расширяется, распахивается вовне, оно нерасторжимо связывается в сюжете стихотворения и со стихиями ночной бури и с торжеством преображенной солнечным сиянием успокоенной зимней природы. «Конечное» поэтизируется Пушкиным лишь постольку, поскольку является частью «бесконечного», от которого оно не отгораживается глухой стеной,

а, наоборот, с тревогой или с радостью, но обязательно ищет контакта, вступает с ним в диалог («Зимний вечер», «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы», «Пора, мой друг, пора!.. Покоя сердце просит...» и др.).

Не то у Полонского. Образ дома, «уголка» также часто возникает в его художественном мире в окружении то бескрайних, унылых пространств бесконечной дороги («Дорога», <1842>), то холодной зимней ночи, с ее «пасмурным призраком луны» и «воем протяжным голодных волков» («Зимний путь», <1844>), «мутным дымом облаков и холодной далью» («Колокольчик»), то посреди разбушевавшейся морской стихии («Качка в бурю», 1850). И всегда этот дом представляется своего рода счастливым островком простого человеческого счастья, уюта, довольства, — островком, невесть как сохранившимся в окружающем его океане бед и страданий, посреди неустроенного и такого неуютного, равнодушного к человеку мира:

Свет лампады на подушках;

На гардинах свет луны...

О каких-то все игрушках Золотые сны.

(« Качка в бурю »)

Недаром чаще всего, как и в только что процитированном стихотворении, образ дома дается через традиционно романтические мотивы сна, воспоминания, грезы. Для лирического героя это нечто простое, естественное и одновременно такое далекое и недостижимое. «Пробуждение» в таких сюжетах, как правило, для героя означает утрату мечты и возвращение в холодный и бесприютный мир:

Что за жизнь у меня! И тесна, и темна

И скучна моя горница; дует в окно.

За окошком растет только вишня одна,

Да и та за промерзлым стеклом не видна И, быть может, погибла давно!..

Что за жизнь!., полинял пестрый полога цвет.., —

так завершается сон лирического героя «Колокольчика». Зародившись в пространстве «дома», мечта героя, описав круг, в этом же пространстве и погибает. Композиционное кольцо лишь резче подчеркивает эту замкнутость идеала в сфере «конечного», отсутствие прочной и благой связи между своим «уголком» и «большим миром» в поэзии Полонского, проблематичность выхода в «бесконечное». Впечатление «замкнутости» и трагической отгороженности усиливается из-за подчеркнутого внимания поэта к отдельным деталям домашней обстановки, которые словно срослись с романтическим образом «уголка», став его своеобразной поэтической эмблемой. Такова знаменитая «занавесочка» — характернейший атрибут романтической мечты и в этом, и в некоторых других стихотворениях Полонского. Собственно, по одной этой детали уже можно проследить эволюцию мечты лирического героя: если в начале это — «цветная занавеска», то в момент краха — «полинял пестрый полога цвет».