История русской литературы XIX века. Часть 2: 1840-1860 годы - [16]

А. И. Подолинский (1806–1886)

Поэтическая судьба А. Подолинского началась удачно: в 1827 г. он дебютировал романтической поэмой «Див и Пери». О нем сразу заговорили. Вскоре Подолинский вошел в дельвиго-пушкинский круг поэтов и в 18291830-х годах создал еще две поэмы – «Борский» и «Нищий». И тут выяснилось, что содержание его поэм не ново. Положенная в основу поэм семейная драма с кровавым исходом уже была знакома читателям по поэмам Пушкина, Баратынского, Козлова. К тому же Подолинский усилил мелодраматическое содержание, от чего художественные достоинства его поэм отнюдь не увеличились. Однако публика не отвернулась от молодого автора. И тут произошло роковое для Подолинского событие: его фигура была использована враждебными Пушкину журналистами и критиками. Подолинского стали противопоставлять Пушкину как новое светило русской поэзии, якобы уже затмившее Пушкина. Ему прочили первое место на русском Парнасе. Тогда Дельвиг выступил с разгромной рецензией на поэму «Нищий». Это был неожиданный удар для Подолинского. После этого о Подолинском на три года забыли. Он же в 1837 г. написал, может быть, лучшее свое произведение «Смерть Пери», затем выпустил собрание стихотворений. Но история повторилась. Лирика Подолинского опять была поднята на небывалую высоту, он был объявлен «по звучности и стройности стиха» наследником Жуковского и Пушкина. И опять наступило, теперь уже более длительное, забвение. Вышедшее в 1860 г. издание его сочинений вызвало недоумение и гневную отповедь Добролюбова. Между тем неудачная поэтическая судьба Подолинского не отменяет его значительного дарования. «Он…, – писал Белинский, – не был лишен поэтического чувства.

…Причина его неуспеха заключается в том, что он… шел не по своей дороге». Подолинский усвоил все лучшие качества поэтической школы 1810-1820-х годов – гармонию, точность, легкость поэтического языка. Но в 1830-е годы они стали восприниматься с отрицательным знаком. Незатрудненность стиха стала синонимом безмыслия. О Подолинском нельзя сказать, что он только талантливый эпигон. Он развивал такие стороны поэтической культуры («музыкальность», напевность стиха, алогичность, иррациональность, ослабление логических связей), которые вскоре будут востребованы поэзией и найдут выражение сначала в поэзии Лермонтова, затем в лирике Фета, Полонского, Иннокентия Анненского. Не случайно, что Лермонтов помнил многие строки Подолинского. Для позднего Подолинского характерно, например, такое стихотворение, как «Сквозь грез мечтательного мира…», с его знаменитой концовкой:

И, раз прозрев, душа, как прежде,

Уже забыться не должна.

Скажи ж «прости!» мечтам, надежде

И оборвись, моя струна.

В. Г. Тепляков (1804–1842)

Немногие молодые поэты удостоивались похвалы Пушкина. Такая удача выпала на долю В. Теплякова. Он был, как писала о нем Е. Е. Дмитриева, «живым воплощением типа романтического героя, начало которому в русской и европейской литературе положили поэмы Байрона». Обладавший странной внешностью, носивший широкополую шляпу, которую называл «шапкой-невидимкой», и железную трость с надписью: «Memento mori» («Помни о смерти»), он был одинок и вечно неудовлетворен всем – и собой, и мирозданием.

О други! крылья соколины

Душа расправила б моя,

Когда бы ранние кручины

Из урны бешеной судьбины

Не проливались на меня!..

Русским Мельмотом-скитальцем прозвал его Пушкин.

В конце 1820-х годов Тепляков задумал цикл «Фракийские элегии» – своего рода лирический дневник поэта-скитальца. Уже в первой «Фракийской элегии» звучит характерный мотив. Покидая родину, поэт испытывает тоску и жаждет скорейшего возвращения:

Безумец! что за грусть? в минуту разлученья

Чьи слезы ты лобзал на берегу родном?

Чьи слышал ты благословенья?

Одно минувшее мудреным, тяжким сном

В тот миг душе твоей мелькало,

И юности твоей избитый бурей челн

И бездны перед ней отверстые казало!

Пусть так! но грустно мне!

Как плеск угрюмых волн

Печально в сердце раздается!

Как быстро мой корабль в чужую даль несется!

О лютня странника, святой от грусти щит,

Приди, подруга дум заветных!

Пусть в каждом звуке струн приветных

К тебе душа моя, о родина, летит!

Само плавание осмыслено в философско-историческом ключе и предстает бессмысленным круговоротом. Не только человека, но и каждую цивилизацию, каждую культуру ждет неизбежная гибель в мировых катастрофах. «Тут есть гармония, лирическое движение, истина чувств», – писал впоследствии Пушкин. Сам Тепляков, заявляя, что видел все любопытное в подлунном мире, признавался, что все это ему «надоело до невыразимой степени». Оборотной стороной такого пресыщенного скептицизма было неприятие действительности и скрываемой, но пронзительной тоски по счастью, любви, словом, по иной, не скучной, жизни. Тепляков хотел прожить жизнь романтически, не отступая от знаменитой формулы Жуковского «Жизнь и поэзия – одно». И получилось так, что лирика объясняет житейское поведение Теплякова, а жизнь является комментарием к стихам поэта.

Тепляков, начавший поэтический путь романтика с ученичества у Жуковского, Батюшкова и Пушкина, своими философскими размышлениями оказался близок позднему Баратынскому с его мыслью об обреченности всякой цивилизации и гибели культуры, молодому Лермонтову с его демоническим протестом и бунтом против торжествующего порядка вещей. Он обладал ярким поэтическим дарованием. «Если бы г. Тепляков, – писал Пушкин – ничего не написал, кроме элегии «Одиночество» и станса «Любовь и ненависть», то и тут занял бы он почетное место между нашими поэтами».