История русской литературной критики - [9]
В статье «Задачи литературной критики», которая открывала развернувшуюся на страницах журнала «Октябрь» дискуссию по случаю первой годовщины Постановления ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград», Александр Фадеев писал:
Мы должны стремиться к созданию нового типа критиков, критиков ленинского типа […] умеющих быть хозяевами литературного процесса и направлять его […] Наша критика должна играть руководящую идейную роль в литературе[70].
Генеральному секретарю ССП вторил Виталий Озеров: «Пусть поскорее предстанут они (критики. — Е.Д.) перед читателем […] как хозяева литературного процесса, умело направляющие советскую литературу по пути социалистического реализма!»[71] Превращение критика в «хозяина литературного процесса» превосходило даже самые смелые призывы рапповцев. Этот образ поддерживался на протяжении всей послевоенной эпохи, чередуясь с другим — «садовник». Оба слова (и «хозяин», и «садовник») относились к самому вождю: одно неофициально и в узком кругу, другое — публично. Именно так описана критика в передовой статье «Литературной газеты»:
Подобно мудрому садовнику, советская литературная критика призвана взращивать богатый сад советской литературы, тщательно выпалывая чертополох и сорняки, бережно ухаживая за ростками новых талантов[72].
Соцреалистическая критика все больше начинает походить на самую соцреалистическую литературу. Так, подобно литературе, которая должна описывать «правду жизни в ее революционном развитии», критика должна была выполнять функции футурологического свойства, например «осветить прожекторов путь вперед, в литературу коммунизма»[73]. Или:
Критика должна видеть не только то, что уже создано, но и то, чего еще нет в нашей литературе, но в чем назрела насущная необходимость, указать на это писателям, стимулировать появление произведений, которые отвечали бы новым, растущим потребностям нашего народа, — в этом сказалась бы активность нашей критики, ее воспитательное и преобразующее значение, —
писал Борис Соловьев в ходе дискуссии о критике на страницах «Нового мира» в 1948 году[74]. Подводя итоги этой дискуссии, редакция «Нового мира» прямо сопоставляла советскую литературу и критику: «Советская литературная критика, подобно советской литературе, должна уметь заглянуть в будущее, уметь предвидеть»[75]. Так, парадоксальным образом, завершался в сталинизме старый спор о том, является ли критика литературой.
С другой стороны, вопрос о соотношении критики и литературоведения решался путем включения последнего в сферу идеологического производства: «Критики должны стать литературоведами, а литературоведы — критиками»[76]. Соответственно, задачи теории литературы сводятся к тому, чтобы
изложить марксистско-ленинское учение о литературе […] подвергнуть глубокой критике и показать с диалектико-материалистической точки зрения реакционность и антинаучность буржуазно-идеалистических представлений о литературе, раскрыть сущность, закономерности и огромное общественное значение самой передовой в мире советской литературы, подчеркнуть ее кровную связь с народом, ее советский патриотизм, ее преданность идеям коммунизма[77].
Итак, требования, предъявляемые литературе, распространялись на критику, далее — на литературоведение, затем — на эстетику в целом. Последняя призвана была «воспитывать в советских людях художественные вкусы, соответствующие всему строю советской жизни»[78]. Опора на «правильную» эстетику служила залогом научности критики: «Критика, опирающаяся на ненаучную эстетическую теорию, становится произвольной, субъективистской, беспринципной»[79]. Советская же эстетика ненаучной быть не могла, поскольку опиралась на научную и «единственно верную марксистско-ленинскую идеологию».
После антикосмополитической кампании 1949 года критика не оправилась вплоть до начала оттепели[80]. Но, став одним из важнейших медиумов развернувшейся в эпоху оттепели идеологической борьбы и инструментом литературной политики, она сама оказалась предметом множества дискуссий в 1960-х. Можно указать на дискуссию в «Литературной России» в январе — феврале 1964 года, вызванную статьей Леонида Жуховицкого «Ищу соавтора!»[81]. В дискуссии приняли участие критики разных поколений и направлений — от ортодоксального Александра Дымшица до шестидесятника Льва Аннинского. Последний утверждал самостоятельность критики: «Критика — искусство. Со своим специфическим предметом и со своим языком»[82]. Этот подход к критике всегда рассматривался в советском официозе как «попытка отрыва критики от актуальных задач идеологической борьбы». Однако все большая политическая эмансипация критики в 1960-е годы (достаточно упомянуть имена Андрея Синявского и Аркадия Белинкова); все расширяющийся стилевой и жанровый диапазон критических выступлений; все большее разнообразие индивидуальностей критиков и появление (а точнее, возрождение) публичной литературной (а нередко и групповой) борьбы, где ведущую роль играла критика, — все это вело к развитию института критики в целом.
