История российского мусульманства - [178]

Чингисхан называл себя Сыном Неба – Сыном Бога и инструментом Божественного Провидения. После его смерти наследники созданной им великой империи оставили за Чингисханом его статус Сына Бога, то есть, по существу, возвели его в ранг пророка монгольской идеи нового миропорядка. Этот миропорядок ясно выражается в основной письменной формуле, начинавшей указы и письма великого хана монголов. Эту формулу после всех искажений средневекового латинского перевода можно восстановить примерно так:

«(Это) – повеление Вечного Неба. На Небе существует только один вечный Бог, и на земле существует только один повелитель, Чингисхан, Сын Бога[389]».

Мистические истоки такого видения монгольской «божественной» миссии весьма многообразны, и в поисках этих истоков мы можем уйти и в тенгрианство средневековых монголов и тюрок, и в китайский даосизм, и в зороастризм персов, и в несторианское христианство, которые в разой степени присуствовали в мировоззрении Чингисхана и его окружения.

О роли ислама на раннем этапе формирования этого мироовоззрения говорить, по-видимому, не приходится, хотя очевидно влияние мусульманской культуры и мусульманского богословия на законы «Ясы», сохранившиеся, увы, лишь в незначительных фрагментах. Как бы то ни было, миропорядок монголов выглядел просто и гармонично, хотя и отличался первозданной наивностью убеждений в том, что, во-первых, для установления всеобщего нравственного закона вполне достаточно мирской силы и мирского могущества, а во-вторых, в том, что нравственные правила одной нации можно силой распространить на все остальные народы мира. Последнее убеждение, увы, провоцирует войны и в XXI веке. Вот как пишет об этом русский историк Г. В. Вернадский:

«Монгольская империя, в понимании ее монгольских лидеров, была инструментом Бога для устновления порядка на земле. Как говорит Эрик Фогелин: «Хан обосновывает свои притязания на правление миром на Божественном порядке, которому он сам подчинен. Он обладает лишль правом, производным от Божественного Порядка, но он действует сообразно с долгом».

Чувствуя себя инструментом Бога, монгольский император в обращении к врагам не хвастается силой армии, но просто ссылается на Волю Божью. Здесь Великая Яса Чингисхана рекомендовала следующую формулу:

«Если вы сопротивляетесь – что с нашей стороны можем мы знать? Вечный Бог знает, что случится с вами[390]».

Последняя формула, например, приводится в письме хана Гуюка Папе Римскому (1246 г.), в котором монгольский император искренне недоумевает, о каких переговорах и о какой дипломатии может идти речь, когда существуют только два варианта отношений монголов с другими народами: либо они покоряются, либо бывают уничтожены. Страшная, пусть и исторически краткосрочная энергия, заключенная в осязании некоей божественной миссии, и действительно глубокие военные реформы в сфере военного строительства и военного искусства, сделали созданное Чингисханом монгольское войско практически непобедимым в течение более, чем полувека – от северо-китайской кампании Чингисхана 1211 года до падения Багдада под натиском войск Хулагу в 1258 году.

Что же могло противостоять этому освященному «божественной миссией» натиску, который в течение всего лишь пяти лет привел в покорность закону Чингисхана, «Ясе», территорию от Урала до границ Западной Европы? Во всяком случае, не религиозная раздробленность и не примитивная политическая философия, опиравшаяся на династийную власть и преследовавшая достаточно узкие частные интересы средневековых феодалов.

Однако любая, даже самая примитивная и самая языческая религия быстро исчерпывает свой начальный созидательный импульс, если главными орудиями ее становятся страх и принуждение. Случай с монголами и их «божественной миссией» – ярчайший пример именно этого незыблемого постулата. Ведь стратегическая цель монголов достигалась, помимо военного искусства, также и террором, особенно в тех случаях, когда противник нарушал неписаные правила кочевнической дипломатии. Убийство монгольских послов считалось тягчайшим преступлением, за которым неминуемо следовала самая жестокая расплата: разрушение могущественного государства хорезмшахов, куда входили Средняя Азия и Иран, а также разрушение Киева имели под собой, среди прочих, и эту причину.

Историку, который стремится понять саму логику истории, не приходится заниматься осуждением или оправданием тех или иных реальных исторических сил. Террор монгольских войск, их неприязнь к любому виду городской цивилизации и вызванная многими победами надменная гордыня достаточно описаны в истории. Однако, как резонно пишут монгольские историки, например, Ургунч Онон или Эренжен Хара-Даван, судить о действительном историческом образе монголов эпохи Чингисхана следует не только по представлениям покоренных народов, но и по логике их собственного существования, в которой присутствовали кочевые понятия справедливости и божественного предназначения, а также, что чрезвычайно важно, полная веротерпимость.

Эта веротерпимость, провозглашенная Чингисханом и последовательно подтверждаемая всеми его потомками, имела, видимо, не столько религиозное, сколько политическое объяснение. Гений Чингисхана заключался не только в его искусстве полководца и государственного деятеля, но и в глубоком понимании структуры общественных образований тех государств и стран, которые он намеревался завоевать и неизбежно завоевывал. Наивно было бы представлять монголов как диких язычников, одерживавших свои победы только числом и свирепостью. Известно, что в эпоху Чингисхана огромную роль играла широко разветвленная внешняя разведка, когда монгольские шпионы под видом купцов и путешественников направлялись во все страны, которые монголам предстояло покорить. Донесения и отчеты этих разведчиков ложились в основу стратегии Чингисхана и его прямых потомков: монголы еще перед тем, как направить войска в ту или иную страну, знали не только степень военной силы противника, но и его обычаи, верования, идеологию, из которых проистекали его сила и слабость. Все эти обычаи, традиции и общественные идеи имели в основе ту или иную религию.