История российского мусульманства - [177]

«Удельный порядок был причиной упадка земского сознания и нравственно-гражданского чувства в князьях; как и в обществе, гасил мысль о единстве и цельности Русской земли, об общем народном благе. Из пошехонского или ухтомского миросозерцания разве легко было подняться до мысли о Русской земле Владимира Святого и Ярослава Старого! Самое это слово Русская земля довольно редко встречается на странице летописи удельных веков. Политическое дробление неизбежно вело к измельчанию политического сознания, к охлаждению земского чувства. Сидя по своим удельным гнездам и вылетая из них только на добычу, с каждым поколением беднея и дичая в одиночестве, эти князья постепенно отвыкали от помыслов, поднимавшихся выше забты о птенцах[387]».

В те исторические времена национально-государственное единство на основе общей культуры и религии было все еще поэтическим и политическим идеалом, которого не существовало в реальности ни в странах ислама, ни в странах христианства. При этом, однако, нельзя недооценивать самого наличия этого идеала. Стремление к этому идеалу было отличительной чертой не только русского, но и мусульманского культурно-политического сознания.

Траурный плач историков по поводу потери государственной независимости часто вызван не столько реальным положением вещей, сколько чувством национального унижения «задним числом» и сознанием обиды за своих предков, которые не могли противостоять лавине монгольского нашествия. Но история, воспринимаемая без эмоций, свидетельствует о том, что феномену этого нашествия, спаянному воедино как железной дисциплиной монгольских войск, так и сознанием монгольской «исторической миссии», то есть, неизжитым и ныне некоторыми странами мира стремлением воцарить всеобщий мир посредством войны, не мог в то время противостоять никто вообще.

Отдельные удачи такого противостояния, как в случае тактической победы волжских булгар над войсками Субудая и Джебе в 1229 году или в случае разгрома монгольских войск мамлюками султана Бейбарса при Айн Джалуте в 1260 году, лишь подтверждают общее правило: монголы, ставшие под руководством Чингисхана всемирно-исторической силой, побеждали всех, кого действительно ставили себе задачей победить. Как пишет западный исследователь эпохи монгольских завоеваний Ургунч Онон,

«Монгольская империя при хане Хубилае простиралась от Японии и Кореи на востоке до Польши на западе; от Северного Ледовитого океана на севере до Персии на юге… Они соединили Европу и Азию конными станциями, которые сократили расстояния между центральными местами двух континентов. Во время венгерской кампании монголов в марте 1242 года весть о смерти второго великого кагана Удэгея прошла путь в 4 тысячи миль из Монголии до Будапешта всего за сорок дней. По свидетельствам историков, срочные сообщения передавались гонцами со скоростью свыше двухсот миль в день[388]».

С точки зрения военного искусства скорость перемещения монгольской конницы кажется невероятной, но такой же невероятностью отличаются и остальные военные свершения монгольских войск, оторванных от своих тылов на многие тысячи километров, и, однако, постоянно сохранявших связь с этими тылами, пробиваясь с боями по совершенно неизведанной и часто непривычной местности. Не говоря уже о тактических переходах многотысячной монгольской конницы по ледникам Памира и Тянь-Шаня перед завоеванием Средней Азии, трудно поверить в то, что перед битвой на Калке тумены Субудая и Джебе уже прошли с боями весь путь вокруг Каспийского моря, покорив северный Иран, страны Кавказа, Крым и разбив половецкие войска в устье Дона и Приазовья. При этом поход Субудая и Джебе был всего лишь разведкой боем, поскольку решение о покорении Волжской Булгарии и Руси было всерьез принято на великом монгольском курултае только в 1235 году.

Этот поход, возглавленный внуком Чингизхана Бату-ханом, начался в 1236 году покорением Волжской Булгарии и завершился в 1241 году у Адриатического моря, где с основными силами Бату-Хана, уже покорившими Венгрию и Трансильванию, соединились монгольские войска, разбившие в Силезии двадцатитысячное войско немецких рыцарей. Историки до сих пор разгадывают загадку такой монгольской несокрушимости, выделяя в первую очередь военную организацию, стратегию и тактику войск Чингисхана, скованную поистине стальной дисциплиной, а также уже упомянутую быстроту, с которой передвигались и решали свои боевые задачи монгольские войска.

Однако у монгольских войск было еще одно преимущество перед всеми силами, которые поднимались им навстречу, и это – заразительное единство цели, причем цели не краткосрочной, корыстной и близорукой, а именно вселенско-стратегической – создание единой империи и установление всеобщего мира под пятой монгольского коня.

В этих беседах мы не можем углубляться ни в социально-экономические причины и обстоятельства монгольского нашествия, ни в оценку тех действительно принципиальных военных и политических реформ, которые совершил Чингисхан. Однако нас безусловно интересует религиозная подоплека его идеологии, ставшей на протяжение следующих четырехсот, а то и пятисот лет, наряду с Шариатом, главной основой идеологии военной аристократии Золотой Орды и ханств, образовавшихся после ее распада. По тем немногим документам, которые оставила нам история, можно заключить, что Чингисхан и его прямые наследники глубоко ощущали не только и не столько военную миссию покорителей мира, сколько именно свою божественную миссию, для которой покорение мира и живущих в нем народов являлось всего лишь необходимым условием.