История Рима. Том 2 - [28]

Таково было внутреннее и внешнее положение римского государства, когда оно вступило в седьмое столетие своего существования. Куда ни обращались взоры, всюду бросались в глаза злоупотребления и упадок. Перед каждым здравомыслящим и благонамеренным человеком должен был встать вопрос: нельзя ли принять какие-нибудь меры, чтобы исправить зло. В Риме не было недостатка в таких людях. Но никто из них не казался более подходящим для великого дела политической и социальной реформы, чем Публий Корнелий Сципион Эмилиан Африканский (570—625) [184—129 г.], любимый сын Эмилия Павла, приемный внук великого Сципиона, носивший славное прозвище Африканского не только по наследству, но и в силу своих личных заслуг.

Подобно своему отцу, он был уравновешенным человеком, здоровым душой и телом, никогда не знал никаких болезней, никогда не колебался принять необходимое решение. Еще с юных лет он чуждался обычной манеры начинать свою политическую карьеру в передних влиятельных сенаторов и декламациями в судах. Напротив, он любил охоту. Семнадцатилетним юношей, отличившись в войне против Персея, в которой он участвовал под начальством отца, он испросил себе в виде награды разрешение охотиться в заповеднике македонских царей, куда никому не разрешался доступ за последние 4 года. Но всего охотнее он посвящал свои досуги занятиям наукой и литературой. Благодаря заботам отца, он в ранней юности приобщился к настоящему греческому образованию, далекому от грубого верхоглядства вульгарных подражателей эллинской культуре. Своей меткой и серьезной оценкой хороших и дурных сторон греческой культуры и своим благородным поведением этот римлянин импонировал придворным восточных царей и даже насмешливым александрийцам. Его эллинская образованность сказывалась главным образом в тонкой иронии его речи и в классической чистоте его латинского языка. Он не был писателем в узком смысле слова, но подобно Катону записывал свои политические речи. Позднейшими литераторами они высоко ценились, как образцы мастерской прозы наравне с письмами его сестры, матери Гракхов. Он охотно окружал себя лучшими римскими и греческими литераторами, и его коллеги по сенату, не имевшие других достоинств, кроме знатного происхождения, не могли простить ему пристрастие к этому плебейскому обществу. Это был серьезный и надежный человек, на честное слово которого одинаково полагались друзья и враги. Он не занимался постройками и спекуляциями и вел простой образ жизни. В денежных делах он был не только честен и бескорыстен, но и отличался деликатностью и щедростью, которые особенно выделялись на фоне коммерческого духа его современников. Он был хорошим солдатом и даровитым офицером. С войны в Африке он вернулся на родину, увенчанный почетным венком, которым обычно награждали в Риме тех, кто для спасения римских граждан подвергал опасности собственную жизнь. Эту войну он начал офицером и кончил главнокомандующим; однако обстоятельства не доставили ему случая испытать свой военный талант на действительно трудных задачах. Сципион, подобно своему отцу, не был гением; об этом свидетельствует уже его пристрастие ко Ксенофонту, рассудительному воину и не преступающему границ меры писателю. Но он обладал характером честным и прямым, и, казалось, он больше, чем кто-либо другой подходил для того, чтобы с помощью органических реформ бороться с начинавшимся разложением. Тем более показательно, что он не пытался этого сделать. Правда, он старался по мере сил пресекать злоупотребления и в частности работал над улучшением суда. Главным образом благодаря его содействию даровитый и отличавшийся старинной строгостью нравов и честностью Луций Кассий мог провести, несмотря на сильнейшее сопротивление оптиматов, свой законопроект о тайном голосовании в народном собрании, в компетенцию которого все еще входила важнейшая часть уголовных дел. В молодости Сципион не выступал с ребяческими обвинениями, но в зрелых годах он привлек к суду многих наиболее виновных аристократов. Он оставался верен себе, когда, будучи главнокомандующим под Карфагеном и Нумантией, прогнал из лагеря женщин и попов и вернул разнузданную солдатчину к старинной железной дисциплине, или же когда в качестве цензора (612) [142 г.] преследовал великосветскую молодежь, брившую бороды и носившую иноземные одежды, и с суровым красноречием убеждал граждан соблюдать добрые нравы предков. Но для всех и прежде всего для него самого было ясно, что введение строгого правосудия и отдельные улучшения не были даже первым шагом к исцелению тех органических недугов, от которых страдало государство. Этих недугов Сципион не касался. Гай Лелий (консул 614 г.) [140 г.], старший друг Сципиона и его политический наставник, пользовавшийся его доверием, задумал отобрать еще нерозданные, но временно оккупированные частными лицами государственные земли в Италии, и раздать их италийскому крестьянству, разорение которого становилось все более очевидным. Он думал предложить это в сенате, но отказался от своего намерения, когда увидел, какую бурю это должно было вызвать. За это он был прозван «Рассудительным». Сципион держался такого же мнения. Он ясно сознавал размеры зла и шел напролом там, где рисковал только собой, в подобных случаях он действовал с похвальным мужеством невзирая на лица. Но он был убежден, что страну можно спасти лишь ценой такой же революции, какая возникла в IV и V вв. [сер. V — сер. III вв. до н. э.] на почве движения за реформы. Ему казалось — правильно или нет, — что такое лекарство хуже самой болезни. Поэтому вместе с тесным кружком друзей он за всю свою жизнь не примкнул ни к аристократам, не простившим ему его выступления в пользу закона Кассия, ни к демократам, которых он тоже не удовлетворял и не хотел удовлетворить полностью. Он был одинок, но после смерти имя его превозносили обе партии — то как руководителя аристократии, то как поборника реформ. Прежде цензоры, слагая с себя полномочия, обращались к богам с просьбой даровать Риму еще большее могущество и славу; цензор Сципион молил богов сохранить государство. В этом скорбном обращении заключался весь его символ веры.