История регионов Франции - [112]

Оставим в стороне область наслаждений, добровольно запрещенных, и продолжения рода (стоило бы скорее говорить на тему отказа от продолжения рода или об антисексуальности) и скажем, что догматика катаров обращалась также к проблемам хозяйства, труда, и если можно так сказать, бизнеса. В этом направлении альбигойцы верны святому Матфею, опять же ему, а также посланиям Петра и Павла (к жителям Эфеса, к римлянам): «Не укради и не пожелай того, что принадлежит ближнему твоему».

После этих разнообразных экскурсов (насилие, секс, собственность и владение землей, но еще в большей степени деньгами и т. д.) катарская тематика возвращается к центральным духовным ценностям; это, в частности, отказ от лжи, от лжесвидетельства, от богохульства и даже от любого злословия, а также от клятвы, которая также осуждалась. И наконец, «еретики» должны были уважать закон, правила Справедливости и Правды, что приводило просто-напросто к тому, чтобы подражать в своем поведении Иисусу Христу и подвергаться гонениям, как он! Нельзя было быть более христианином, и в этом не было ничего от Зороастра. Монах Томас А. Кемпис, позднесредневековый автор бессмертного «Подражания Иисусу Христу», не смог ничего найти такого, чтобы противопоставить этим последним заповедям.

Добавим также, что альбигойская церковь могла представлять собой и церковь пятидесятников; Наполеон Пейра говорил о ней также как о «церкви Параклета»[255]. Эта неортодоксальная церковь действительно широко смотрит на крещение, не ограничиваясь крещением водой, как его задумал святой Иоанн Креститель в начале евангельского повествования: южная «Новая ересь» предлагает в качестве важного дополнения к крещению водой крещение без воды, вдохновленное историей Сошествия святого Духа на головы учеников во время первой Пятидесятницы, о которой рассказывается в Деяниях Апостолов. Отсюда напрямую происходит удивительный обряд «Консоламентум», специфического для катаров таинства — изысканного и практичного. Уже и католическая Церковь сильно упростила обряды. Ритуалы, конечно, абсолютно понятные, как приношение в жертву животных, широко практиковавшееся в античности, как языческой, так и библейской[256], и, с другой стороны, обрезание (законность которого мы ни в коей мере не оспариваем), не забывая также и о крещении путем погружения в воду, столь дорогом православным христианам (оно, конечно, в редчайших случаях могло вызывать простудные явления у младенцев, и мы были свидетелями такого случая), итак, такие ритуалы католическая Церковь заменила крещением путем легкого окропления водой, таким образом не представляющего угрозу, которой смачивают лоб и голову младенца. Катары предельно упростили этот обряд, поскольку они проповедовали чисто духовное «крещение»: материальность жидкости, изливаемой тем или иным способом — воды, масла, крови — была сведена к нулю в «Консоламентуме»: это таинство проходило в форме возложения рук и Святой книги служителем на голову посвящаемого (взрослого) при активном и коллективном участии присутствующих «еретиков», и все это сопровождалось благочестивыми чтениями, подобранными для соответствующего случая. Уже упомянутый изысканный практицизм обряда «Консоламентум» проявляется также и прежде всего в том, что он носил абсолютно синтетический, или скорее соединительный, характер. Это альбигойское таинство выступает одновременно в роли крещения, уже упомянутого здесь, но также в качестве конфирмации (Святой Дух!), и еще покаяния, миропомазания, мистического брака (между божественным Святым Духом и душой верующего), и наконец, посвящения; верующий, один раз прошедший «консоламентум», тем самым возводится в практически екклезиастический ранг «Доброго христианина» или Праведника. Только одно из семи таинств католической Церкви не «захватывается» этим удивительным «всеобъемлющим» «консоламентумом». Речь идет о евхаристии: среди еретиков она понизилась в своем статусе и была сведена, лишившись роли таинства, к простой трапезе из освященного хлеба. Это принятие пищи, значение которого не стоит преувеличивать, могло быть, однако, дополнено символическим поеданием «хлеба насущного», который был не чем иным, как соответствующим образом принятым Законом Христовым. Несмотря на исключение евхаристии, или, принимая во внимание антиевхаристию, можно только восхититься, в чисто техническом плане, этим процессом унификации полудюжины таинств и сведением их к одному-единственному «Консоламентуму», одновременно утешающему и священному. Впечатляющая храбрость… Снимаем шляпы!

А где же во всем этом дуализм? Действительно, в бесконечном потоке теолого-политической литературы, повторяем, авторы много раз настаивали на первоочередном характере идеологии дуализма в стране катаров: Добро против Зла, Свет против Мрака и т. д. Такая позиция не исключает или преуменьшает все элементы, «превышающие два», то есть троичность, четырехчленность и т. д. И толкует беспрестанно о «манихействе» этих славных людей из Каркассона или из Безье примерно 1200 года, которое пришло к ним напрямую от Манеса первых веков нашей эры, нехристианском, если оно только было когда-нибудь таковым. Мы понимаем, что подобные утверждения (на самом деле, гипотезы) могли раньше очаровать многие поколения исследователей, крупных теологов, таких как отец Донден, или видных историков из северных областей, среди которых Арно Борет, Стивен Рансиман и Ганс Содерберг. И тем более сильным становилось это очарование, когда думали, что таким образом в древнем Лангедоке углубляется подлинно нехристианский угол зрения в идеологии, и это исключительное явление в европейской культуре, будь она южной, которую считали поначалу «христианской на 150 %», если взять выражение, дорогое крупному немецкому писателю Виктору Клемпереру. Это нехристианское интеллектуальное направление, даже при всей своей проблематичности и построенное «на глиняных ногах», не заканчивалось в XIII веке, ни