История прозы в описаниях Земли - [31]

2019–2021

Рассказ без конца

…гробы с телами (останками) и урны с прахом (пеплом) умерших, ввозимые любым способом…

Памятка для пассажиров поездов российско-финляндского международного сообщения. Выборг, 2018

…он услышал над окном разговор, но не сразу разобрал, кем были говорившие, подобрался ближе к окну, прижавшись к стене. Оба говорили неспешно, стоя, по-видимому, на самой крыше, один голос пьян и замедлен из-за духоты, второй же звучал с акцентом, придававшим ему чопорность, декоративную натугу.

Город, в котором Андрей тянул свою лямку, определялся двумя взаимоисключающими обстоятельствами: весь он представлял собой скопище пузырей, устремлявшихся по направлению к Луне и рвущихся на тканой полуночной поверхности, тогда как большинство жителей города – за исключением таких, как Андрей, – ставило ни во что любые трансмутации и гипертрофии этой поверхности, попросту ненавидело её, – итак, ненависть к поверхности определяла его земляков. О, это был отнюдь не пастиш, не имитация чего-нибудь обетованного! Ежедневно во втором часу по городу раскатывались заблудшие, отбившиеся от индустриального табора Арсения Авраамова сирены тренировочной воздушной тревоги, к слову сказать, не производившие на Андрея никакого впечатления: втёртое до костей предсмертное наслаждение опрокинутым горизонтом. …А голоса над окном бормотали, заслоняя тревогу.

Ему предложили написать что-нибудь для журнала. Андрей отрепетировал несколько отказов, потом всё-таки узнал про дедлайн. Как-то раз под землёй (в метро) мимо него пролетел осколок чьей-то фразы: «…под мозгом чешется». Интерпретируя ослышку как «под носом», он всё же начал собирать догадки: что может располагаться над речевым аппаратом, прямо в «сердце» головы, где вечно зудит. Ломтик гесиодовской хасмы? Откуда-то из джунглей этой хасмы к нему пришла мысль согласиться на предложение и описать в заказной статье исчезновение, свой медленный уход. Чуть погодя Андрею достался второй фрагмент, как померещилось, того же подземного диалога: «…брызги разлетелись симметрично».

Собственно говоря, вечной его заботой была точка исхода – точка, продольно размазанная так, чтобы выглядеть горизонтом. Об этом он и писал. Механика побега копошилась внутри него постоянно, лишь изредка совпадая с внешней необходимостью. Того, что не умеет повторяться, не может существовать. Поэтому он не мыслил точку в качестве смерти – но в роли горизонта, размещённого под найденным углом. Всё сводилось к этой повторяющейся точке; поэтому он не удивился ничему, узнав, что срок сдачи текста в журнал безошибочно соответствует дате, давно уже выбранной им для отъезда. Точка превратилась в двоеточие, и он повторил то ли вслух, то ли про себя: «Ну да, уезжай».

Достоянием критиков обычно становятся лишь внешние признаки; даже самые прозорливые убеждали Андрея: «Ты вечно всё усложняешь. Расслаиваешь любой элементарный вопрос на противоборствующие стихии и барахтаешься в их негативной диалектике». Именно поэтому на вернисаже он миновал знакомых – возился с буклетами, как с младенцами, подолгу выбирал канапе и щурился на подписи к арт-объектам, хотя мог прочесть их с улицы. Объекты ему нравились. Они напоминали волшебные коробки Джозефа Корнелла, только сделанные не скрупулёзным отщепенцем (каким был Корнелл), а городским недотёпой, замученным прекарностью и сатириазом. Раскуроченные и, пожалуй, уродливые издалека, но грациозные вблизи. В буклете к выставке, напечатанном на хрупкой желтоватой бумаге, Андрей прочёл:

ВЫСТАВКА. По высоким ступеням вы спускаетесь в прохладное помещение грота, или, попросту говоря, подвала. Столы и стулья расставлены, и всё приготовлено к церемонии: сейчас откроется Выставка. …Как вдруг раздаётся скрежет и треск, стекло вылетает из низко посаженного окна, и вода стремительно заполняет грот (подвал), смешиваясь с разлитым по бокалам шампанским. Вы бросаетесь к лестнице, чтобы спастись от наступающей воды, но безрезультатно: художник заблаговременно перекрыл выход. Потоки воды, хлещущей из окна, взрывают инсталляцию, подхватывают свежеотпечатанные каталоги и репродукции, несут вам навстречу приятелей, членов семьи, кураторов и, плотно сдавив на один миг всех вместе, как обод бочку, разбрасывают в разных направлениях и топят, погребая в углах галереи под обломками искусства, в толще воды, всех вас.

* * *

Разминаясь в густой толпе, тела прохожих поворачивались боком, как бы смахивая встречного тыльной стороной плеча. Интеллигентный молодой полицейский аккуратно, как творожную пасху, вёл за руку мужчину изрядной комплекции: «Я сопровождаю вас в отдел полиции». Андрей высмотрел эту пару у Гостиного двора.

Голуби переворачивают сухие листья. Андрей гулял по квартире, собирая упавших предателей – ремешки, бейсболки, журналы, коробки от сигарет, книги с дарственными подписями, любимые бритвочки, бутылки от совиньона, реликвии, трофеи, – он задумал провести смотр и, вторым актом, аутодафе, со всеми ними придётся разойтись, бросить эти мешки с песком из корзины своего воздушного шара, впрочем, прицепятся некоторые книги, от них не отвязаться – это как отрезать собственную пятерню или как с друзьями (а друзей он любил терпеливо и болезненно, как бездомные выбирают троеперстием чинарик; честные воры в белом, с блатной поступью, которую он подмечал у многих носителей кандидатских степеней, – таковы были ангелы). Затупившийся карандаш высовывал голову, подглядывая, как таракан, из-под кипы газет. Протекая в окно, гудроновый жар сочился через москитную сетку, облизывал икроножную мышцу против роста волос и по бедру – казалось Андрею – забирался выше, выше вместе с запахом нового асфальта и влаги, стекающей с вальцов асфальтового катка. За стволами, отделяющими проспект от дома, шевелилась дорожная бригада в оранжевых комбинезонах, едва живая, почти не издающая шума, выжатого в пение одного комбинезона: он присел на бетонную отмостку и прихлёбывал из термоса (где, очевидно, вода сохранялась холодной), завывая в перерывах между глотками. Раскатанный асфальт сверкал на солнце прохладным крупитчатым морем. Прежнее покрытие не успело исчерпать ресурс службы, а свежее выглядело не столько новым городским слоем, сколько первобытной археологической изнанкой, вышвырнутой на свободу. «Чёрный парафин, отмытый молоком», – услышал Андрей в голове.