История про квартиру - [3]

Он тут же заметил троллейбус на остановке через дорогу от себя, добежал до него, презрев ПДД, но это был не тот троллейбус и шел он в парк, о чем громко говорил водитель и о чем громко сообщала кондуктор, они вторили друг другу, но только через несколько повторений молодые люди — новоприобретенные соседи Олега по остановке (хотя нет, это он был их новоприобретенным соседом) сказали «а-а, в парк» и стали выкарабкиваться из троллейбуса обратно, весело поглядывая на Олега и дыша на него синтетическими запахами фруктов и алкоголя. Не успел Олег как следует поопасаться громкоголосой молодежи, как они уже уехали на следующем троллейбусе, так что на остановке, кроме самого Олега, остался только маленький полненький мужчина лег пятидесяти в большой кожаной куртке, который, видя, что больше никого вокруг нет, стал всячески знакомиться с Олегом, выяснять у Олега про его жизнь студента и рабочую жизнь, потом стал рассказывать о своей нелегкой судьбе хореографа Катерского театра драмы, про свой развод с женой (транспорта все не было), а потом внезапно захотел угостить Олега пивом и предложил заночевать у него. Эти два последних резких перехода в беседе смутили Олега больше, чем если бы мужчина прямо предложил отойти в какой-нибудь подвальчик и трахнуться на покрытых стекловатой трубах центрального отопления и горячего водоснабжения. Фраза мужчины: «У меня роскошная квартира в центре», — холодной теркой гетеросексуального ужаса шаркнула Олега с загривка по копчик, и Олег заторопился, сказал, что дойдет и так, что уже поздно.

Идя под неперестающим дождем, Олег то представлял, как охранник, не дождавшись его звонка, сам набирает номер, а в это время хореограф и он, Олег, расшатывают восьмиспальную кровать под розовым балдахином или чокаются шампанским в какой-то невозможной для Катера огромной ванне. От подобных картин Олегу становилось настолько жутко, что он оглядывался еще с полчаса после того, как бросил погрустневшего работника искусства под козырьком остановки. Чередуя освещенные улицы, малоосвещенные переулки и почти не освещенные дворы, оббив сумкой бока, Олег добрался наконец до нужного ему дома — это оказалась высотка из новостроек. Еще минут пятьдесят сверх того Олегу пришлось разговаривать с пожилой консьержкой, тряся ключами от квартиры перед камерой наружного видеонаблюдения и доказывая, что он жилец, а консьержка не верила, искала очки, справлялась у кого-то по телефону, опять не верила, опять искала очки, а вокруг Олега сомкнулся уже такой мрак, что лишь лампа над железной дверью подъезда освещала его, потому что уличные фонари погасли, и окна соседних домов погасли тоже, еще до того, как погасли фонари, даже самодвижущихся повозок не было слышно, даже они ехали где-то не там, где был Олег. И тогда Олег сказал: «Да бог с вами, дорогая бдительная консьержка, не открывайте ничего. Вообще подоприте дверь клюшкой, с помощью которой вы наверняка передвигаетесь. А я лягу здесь и замерзну у вас на глазах». «А я вызову милицию, и она вас заберет», — сказала консьержка. «А я покажу милиции ключи, и вы окажетесь в неловком положении», — сказал Олег. Тут Олег пожалел, что не пригрозил консьержке раньше, потому что дверь открылась, обдав Олега сухим пустынным воздухом с запахом песка и цемента, а консьержка чуть ли не на руках внесла Олега внутрь, так что он смог еще покуражиться и поделать вид, что уже не хочет в дом, а хочет умереть под дождем и ветром. «Ты в какой квартире жить будешь?» — спросила она, Олег ответил. «Тогда тебе на самый верхний этаж, и еще там поднимешься на этаж, и вот там твоя квартира», — консьержка держала Олега под локоток, когда он чуть повернулся к ней, чтобы понятливо кивнуть, то почувствовал, что она пахнет быстрозавариваемой лапшой, да так сильно, будто консьержка брызгалась соусом вместо дезодоранта, или же так, будто она, желтолицая, желторукая старушка в желтенькой одежде и бежевых тапочках, сама состояла из лапши. Она довела Олега до лифта и отпустила, прежде чем двери лязгнули, Олег успел заметить, как она обходит его черные осклизлые следы на светлых плитах пола и косится на них.

Если темнота возле подъезда была желта лишь одним светильником, а первый этаж возле консьержки бел и ярок, будто операционная, то свет там, куда поднялся Олег, был чем-то средним между той желтизной и той белизной. Слева от вышедшего на площадку Олега была дверь, похожая на большую плитку молочного шоколада, справа была дверь, тоже похожая на плитку шоколада, но горького. Возле молочного шоколада лежал баскетбольный мяч и стояла чистая пепельница, возле горького — лежал зеленый коврик с надписью Wellcome. Горький приглашал молочный поиграть и покурить, но тот не шел. Электросчетчик напротив лифта безмолвно смотрел прямо на Олега. Олег встряхнул невыжатой сумкой, пошевелив теплую воду на плече под ремнем и невольно всю сырость разной температуры у себя под одеждой, и полез, как ему было сказано, на еще один этаж выше. На его этаже было темно, только с шоколадного этажа доходил, как из преисподней, какой-то свет. Нащупав поблескивавшие цифры своей квартиры и замочную скважину, Олег проковырял дорогу к себе в жилище и тут же на пороге сбросил сумку, которая упала с мясным звуком, и неожиданное эхо ее падения, такое, как в спортивном зале, подбросило Олега на месте.