История помнит - [8]

Главным итогом деятельности органов ВЧК-ОГПУ-НКВД, заключил для себя Иосиф Виссарионович, было то, что перед началом войны в стране не стало внутренней враждебно настроенной оппозиции, или, как ее называли тогда, “пятой колонны”, усиленно насаждавшейся гитлеровской Германией во всем мире. Такую оппозицию партии и ее руководству, советскому строю составляли различные троцкистско-зиновьевские и другие блоки и уклоны, которые подрывали экономику страны, задерживали своей демагогией прозападного толка реализацию планов индустриализации, коллективизации и культурной революции, а в целом — строительство социализма в Советском Союзе.

Самой опасной из всех оппозиционных группировок, преследовавшей цель оказания помощи Гитлеру при нападении фашистской Германии на СССР, была группировка видных военных руководителей, возглавляемая Тухачевским. Она не успела осуществить свои коварные замыслы. Чекисты вовремя раскрыли и локализовали ее. Троцкий и Тухачевский — эти политиканы с бонапартистскими замашками, в сговоре с Рудольфом Гессом и Альфредом Розенбергом, готовили чудовищную расправу с руководителями ВКП(б), Советского государства, правительства, превращение СССР в сырьевой и людской придаток гитлеровской Германии.

В Красной Армии чекисты навели тогда порядок. Верно, пострадали из-за клеветы, наговоров и лжи некоторые видные командиры, но с ними разобрались и восстановили в правах. Однако, подумал Сталин, остается до сих пор загадкой, кто же выдал планы дислокации военной авиации, что привело к уничтожению в первые часы войны 1200 боевых советских самолетов, к разрушению секретных авиационных промышленных предприятий и аэродромов. В результате этой акции советская авиация была надолго парализована.

“Значит, остались еще в рядах Красной Армии к тому времени силы, способные нанести нам такой громадный ущерб и трудно восполнимые потери? Значит, не все мы сумели вскрыть и обезвредить, — заключил он.

Но сегодня праздник Победы, — мысленно подумал Иосиф Виссарионович. — Победителей не судят, но история не забывает их просчеты. Главное, что в стране у нас не было перед войной ни французских кагуляров, ни бельгийских рексистов, ни чехословацких генлейновцев, ни норвежских квислингов, ни финских лапуасцев и прочих пронацистских групп и формирований.

Это тоже один из залогов нашей Великой Победы, но об этом в своей речи сегодня на приеме я говорить не буду. Сегодня надо воздать должное советскому народу и его Красной Армии”.

3

Поздно вечером 24 июня Иосиф Виссарионович сидел в своем любимом кресле на веранде дачи в Волынском[1]. Был приятный летний вечер, легкий ветерок слегка покачивал листву деревьев.

Сталин любил подолгу сидеть на веранде и, наслаждаясь свежим воздухом, подводить мысленно итоги событий, фактов, работы за день. Даже в зимние морозы он надевал валенки, тулуп и шапку и час-другой отдавал себя во власть кислорода. Особенно он делал это после чрезвычайной занятости, больших совещаний и трудных дней. Сегодня был тоже нелегкий день: парад, беседа с маршалом Буденным, прием в Кремле.

Сталин не любил протокольные мероприятия, они слишком утомляли его, заставляли много говорить, отвечать на назойливые вопросы, всем улыбаться и быть в центре внимания. Он предпочитал больше рабочую обстановку, в которой люди занимаются делом, а если и вступают в полемику, то по существу, по злободневным, жизненным проблемам.

На приеме было много гостей, некоторых из них Сталин видел впервые. Это были люди, опаленные войной, овеянные боевой и трудовой славой. На нем было сказано много речей и тостов, все были веселы и жизнерадостны, строили планы на будущее. Страна вступала в новую, мирную жизнь, и необходимы были новые веяния, огромные людские и материальные ресурсы, время, чтобы эта жизнь вошла в свое нужное русло.

Его речь на приеме произвела ожидаемое впечатление на присутствовавших советских и иностранных гостей. Сталин не сомневался, что она получит большой резонанс и в народе, и за рубежом. Он был доволен, и хорошее настроение не покидало его в течение всего приема. Иосиф Виссарионович вспомнил, что в беседе с группой маршалов, генералов и адмиралов на приеме он сказал, что “не пора ли ему через два-три года уйти в отставку и немного пожить в спокойной обстановке”. Его слова вызвали немедленную реакцию. Все наперебой желали ему долгие годы оставаться у руководства партией, правительством и советским народом, беречь для этого свое здоровье и ни в коем случае не думать об уходе с политической арены, на поприще которой он должен еще сделать немало новых выдающихся дел и свершений.

Сталин с удовлетворением принимал пожелания. В одних он видел искренность, в других — удивление, в третьих — лесть, в четвертых — нескрываемое сомнение.

“А не рано ли я сказал об этом? — подумал он. — Как может расценить это мое высказывание ближайшее окружение? Не стареть ли я стал в этом возрасте, что наводит меня на такие мысли?”

Иосиф Виссарионович постарался переключиться на другие размышления, и им мгновенно овладели воспоминания, которые все больше и назойливее лезли ему в голову в последнее время. Это были воспоминания о детстве, родном Гори, Кавказе. Сталин вспомнил поверье Востока, которое гласило, что с приближением старости людей тянет на родину, а непосредственно перед смертью в их мыслях мгновенно, как на экране, проходит вся прожитая ими жизнь.