История Первой мировой войны - [191]

К ночи поток германского наступления затопил 40 миль британского фронта. Неделю спустя он уже разлился на 40 миль вглубь. Германское наступление подкатилось к Амьену и уже захлестывало предместья этого города, а в последующие недели союзники чуть было не захлебнулись в волнах этого мощного наступления и едва не проиграли кампанию.

Эти недели вместе с неделями Марны 1914 года являются периодами двух величайших кризисов Мировой войны. В эти недели Германия была отчаянно близка к тому, чтобы вернуть потерянный ею блестящий шанс на победу, который она упустила в начале сентября 1914 года. А британскому народу события марта 1918 года казались даже страшнее событий 1914 года, так как опасность осознавалась теперь полнее, а ставка была значительно выше.

Ни один из эпизодов войны не вызвал столько вопросов, как тот, занавес над которым поднялся 21 марта 1918 года. Почему, когда союзники в течение двух лет войны вели атаки, обладая явным превосходством сил — они внезапно очутились в таком отчаянном положении, сражаясь чуть ли не с «ножом, приставленным к горлу?». Почему, после того как общество заверили, что обеспечено взаимодействие между союзниками и не нужен общий главнокомандующий, — теперь такой главнокомандующий срочно понадобился и был назначен? Почему, когда союзники в течение двух лет не прекращавшихся наступлений могли оказать лишь малозаметное воздействие на фронт германцев — германцы смогли в течение нескольких дней прорвать широкую брешь в фронте союзников? Почему, если прорыв этот, далеко превзойдя цели по своим размерам, о которых только могли мечтать союзники, организуя подобные же удары, не смог все же привести к решающим результатам?

В попытках ответить на эти многочисленные «почему» и заключается главный интерес 21 марта для истории.

Основную причину внезапного перехода британцев от наступления к обороне надо искать в том факте, что боевая мощь германцев на Западном фронте за время с ноября 1917 года по 21 марта 1918 года увеличилась на 30 %, а мощь британцев по сравнению с предыдущим летом упала на 30 %. Ядро этих свежих германских дивизий было переброшено с русского фронта, где Людендорф, готовя свою попытку добиться крупной победы на западе, заключил мир с большевистским правительством и с Румынией.

Но если эти факты объясняют перемену, все же причины этой внезапной и чреватой своими последствиями перемены надо искать глубже. Важнейшей из них была та, что британское командование во Франции потеряло кредит как в смысле притока свежих пополнений, так и в глазах правительства. Этот двоякий несчастливый результат был обязан стратегии, которая может быть подытожена одним единственным словом, многогранным по своей дурной славе и значению — «Пашендаль».

Отдавая себе отчет в своей ответственности перед нацией и лично не доверяя планам Хейга, Ллойд-Джордж временно наложил твердый запрет на отправку свежих пополнений во Францию, считая возможным дать их лишь для организации какого-либо другого нового наступления. Трения между этими двумя людьми были почти неизбежны из-за крайнего различия их темперамента и подготовки. Один — легкомысленный валлиец, другой — упрямый и молчаливый шотландец. Один обладал магнетической силой притяжения, располагая к себе даже плохо к нему относящихся, другой обладал неизменной способностью отталкивать от себя даже тех, кто был к нему хорошо расположен. Один — бесконечно доступный и восприимчивый к новым идеям, другой — непоколебимый, упрямый и настойчивый. Если у одного слово и мысли так близко были связаны друг с другом, что они были как бы сплавлены в одно целое, то у другого, как только он открывал рот, работа мысли как будто бы автоматически выключалась.

Ходит много анекдотов о косноязычии Хейга, граничащем с глупостью. Один из лучших относится к тому случаю, когда, раздавая призы в Олдершоте команде, пришедшей первой в беге по пересеченной местности, Хейг сумел выдавить из себя: «Поздравляю вас, вы хорошо бежали. Надеюсь вы также хорошо побежите, когда встретитесь с противником».

Ллойд-Джордж охотно шел навстречу свежим мыслям, но он критически относился к иерархической мудрости и постоянно старался получить максимальное количество мнений, не стесняясь их разноречивости и создавая себе этим широкую базу для суждений. Хейг, как сознается даже восторгающийся им биограф, «не обладал критическим умом», не имел никакого понятия и не интересовался делами вне непосредственного круга своей работы. Хейг взял на себя командование, «твердо убежденный, что пост, на который он теперь был назначен, может быть достойно из всей британской армии занят только им одним».

Когда к его воззрениям и жестокости дисциплинированного военного добавилось это вот чувство «священности» своих прав, то между ним и премьер-министром возник почти непреодолимый барьер. Ни один из них не прилагал много усилий, чтобы попытаться его преодолеть, а возраставшее взаимное недоверие — к военным методам Хейга и к методам личной политики Ллойд-Джорджа — неуклонно содействовало росту этой преграды.

В течение всех месяцев, последовавших за Пашендалем и предшествовавших германскому наступлению, Ллойд-Джордж неутомимо пытался найти предлог, чтобы как-нибудь ограничить власть Хейга, в то же время боясь его сместить. Он стоял за высший военный совет, который распоряжался бы общим межсоюзным резервом. Но Хейг, не доверяя «комитетским» методам руководства боевыми операциями, сорвал этот план, отказавшись выделить в резерв свою скромную долю — 7 дивизий.