История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1) - [139]

— Ты говорили, метафорами, Уорингтон, но ты и вправду очень прозаичен. Бедный Шендон! Его человечность, кротость его прелестной жены — все это меня глубоко взволновало. Боюсь, он мне более по душе, чем иной более достойный человек,

— И мне тоже, — сказал Уорингтон. — Ну и хорошо, будем сочувствовать ему и жалеть его за слабость, хотя думаю, что человек благородный усмотрел бы в такой снисходительности презрение. Ты же видел, он не только страдает, но и утешается, одно порождает другое, или уравновешивает его, как обычно бывает. Он в тюрьме, но нельзя сказать, что он несчастен.

— "Талант поет за прутьями темницы…"

— Вот именно, — сухо подтвердил Уорингтон. — Шендон отлично приспосабливается к клетке. Ему бы терзаться, но ведь есть Джек и Том, с которыми можно выпить, и это его утешает; он мог бы многого достигнуть, но, раз не вышло — что ж, он пьет с Джеком и Томом; он мог бы заботиться о жене и детях, но у Джона с Томасом завелась бутылка, как же не отхлебнуть из нее? Он мог бы отдать Чику, портному, те двадцать фунтов, что нужны бедняге для уплаты за квартиру, но Джон и Томас наложили руку на его кошелек. И вот он пьет, а портной идет в тюрьму, а семья портного идет по миру. Так будем же проливать слезы над невзгодами гения и громить тиранов-издателей, угнетающих литераторов!

— Как, ты берешь еще стакан грога? — ехидно спросил Пен: приведенный выше разговор между молодыми людьми происходил в Черной Кухне.

Уорингтон по обыкновению расхохотался.

— Video meliore proboque… [63] Погорячее, Джон, и с сахаром! — крикнул он вслед лакею.

— Я бы тоже выпил еще, да не хочется, — сказал! Пен. — Сдается мне, Уорингтон, что мы с тобой не намного лучше других. — И когда Уорингтон допил последний стакан, они отправились домой.

В ящике для почты их ждало два письма от того caмого мистера Бангэя, с которым они вместе провели утро. Гостеприимный издатель имел честь приветствовать их каждого в отдельности и просил доставить ему удовольствие — отобедать у него в такой-то день в обществе друзей из литературного мира.

— Угощение он устроит на славу, — сказал Уорингтон. — Вся армия Бангэя будет налицо.

— Вся, кроме бедного Шендона, — отозвался Пен и, пожелав другу спокойной ночи, ушел в свою спаленку. События и встречи этого дня сильно его взбудоражили, и он лежал и думал о них еще долго после того, как услышал за стеною громкий, равномерный храп, возвестивший, что Уорингтон крепко заснул.

"Неужели правда, — думал Пен, лежа в постели и глядя на луну, освещавшую угол комода и над ним — рамку с видом Фэрокса, нарисованным Лорой, — неужели правда, что я наконец начал зарабатывать, и к тому же пером? Что я более не буду разорять матушку и, может, даже составлю себе имя? Что ж, я от этого не откажусь, — думал юный мечтатель, смеясь и краснея в темноте, хотя была ночь и никто не мог его увидеть; очень уж желанными представлялись ему почет и слава. — Если фортуна мне улыбается, тем лучше; если она хмурится, бог с ней. Что бы ни ждало меня, успех или неудача, помоги мне, боже, всегда быть честным. Помоги мне говорить правду в той мере, в какой я ее знаю, не отступать от нее под воздействием лести или корысти, личной неприязни или сословных предрассудков. Дорогая моя матушка, как вы будете гордиться на старости лет, если я сумею совершить что-то, достойное вашего имени! И ты, Лора, ты уже не будешь презирать меня как жалкого мота и бездельника, когда увидишь, что я… когда я добьюсь… тьфу, какой же я Альнашар, я всего-то получил пока пять фунтов за стихи и заказ на десяток статей для газеты!" Давно уже Пен не испытывал такого прилива бодрости и в то же время не судил себя так строго. Он перебирал в памяти заблуждения и ошибки, увлечения, сумасбродства и разочарования своей непутевой молодости. Он встал с постели, распахнул окно и долго глядел в темноту; потом, повинуясь внезапному порыву, будем надеяться — доброму, подошел к комоду и поцеловал рисунок на стене, а потом бросился на колени у кровати и замер в этой позе покорности и надежды. Когда он встал, глаза его были полны слез: он поймал себя на том, что бессознательно шепчет слова, которые в детстве повторял за матерью, перед тем как она уносила его в кроватку и, опустив полог, благословляла на сон грядущий.

Утром юный Пиджен внес в комнату тяжелый пакет, адресованный Дж. Уорингтону, эсквайру, с поклоном от мистера Троттера и с запиской, которую Уорингтон тут же прочел.

— Эй, Пен! — заорал он. — Хватит лодырничать!

— Я тут! — откликнулся Пен из своей комнаты.

— Иди сюда, это по твою душу.

— Ну, что случилось? — спросил Пен, входя.

— Лови! — крикнул Уорингтон и запустил пакет ему в голову, но Пен успел его поймать, почему и устоял на ногах.

— Это книги на отзыв, для газеты "Пэл-Мэл", — объяснил Уорингтон. Ну-ка, раздраконь их как следует!

Пен ликовал. У него даже руки тряслись, когда он разрезал бечевку, и глазам его предстала пачка новеньких книг в коленкоровых переплетах, романы, стихи, путешествия.

— Дверь на замок, Пиджен, — приказал он. — Я нынче не принимаю.

И, залпом выпив чаю, он поспешил к своему столу, так ему не терпелось взяться за дело.