История пчел - [78]

— Это Юпитер. — Он тычет пальцем в потолок.

— Угу.

Не в силах остановиться, я вдыхаю его запах, но это Вей-Веню не мешает.

— Он самый-пресамый большой.

— Да. Он самый большой.

— А это Сатум. У него кольца.

— Сатурн, — поправляю я.

— Сатум.

— Да. У него кольца.

— Он самый красивый. — Вей-Вень на секунду умолкает. — А почему у Земли нету колец?

— Хм. Не знаю.

— Пусть у Земли они тоже будут! Они такие красивые.

Я опять утыкаюсь носом ему в щеку.

Вей-Вень ерзает и отодвигается от меня.

— Мама, ты уходи.

— Ну можно я еще чуть-чуть полежу?

— Нет.

— Пока ты не уснешь?

— Нет. Уходи.

Он точно знает, что в постели с ним ничего не случится. А я свою задачу выполнила. Я напоследок целую его в щеку, и он нетерпеливо тянет на себя одеяло:

— Уходи. Я сплю.

— Хорошо. Я пойду. Спокойной ночи. До завтра.

— Спкнчидозафтра.

* * *

Мне хотелось остаться там, под Солнечной системой, под Юпитером из зеленой светящейся пластмассы, но, едва забрезжил рассвет, я проснулась. Занавесок на окне не было, и комнату медленно заполнял сероватый утренний свет. Я еще немного полежала в той же позе, пытаясь нащупать путь назад, в другую комнату, к другой детской кроватке, но не сумела.

В то утро, проснувшись в чужой постели, я подумала о том же, о чем думала каждый день.

О Вей-Вене.

О моем малыше.

О том, какие у него мягкие щеки. И я представила себе его лицо.

Мне не хотелось ни о чем больше думать. Но перед глазами появилось другое лицо. Лицо из этого мира. Парнишка, нескладный долговязый подросток с пачкой печенья в руках. И его глаза. Взгляд человека, готового к нападению.

Следом за ним мне вспомнились старики. Многие из них не понимали, что происходит, не знали, что обречены на смерть. Но женщина, вышедшая мне навстречу, — а это наверняка была женщина, — она знала. Я разбудила ее. Пробудила в ней надежду.

Что с ней будет?

Что будет с тем нескладным парнишкой?

С официантом из кафе?

С его отцом?

Что произошло с Вей-Венем?

Что же с ним случилось?

Это касалось нас всех.

Обнесенный оградой лес, военные, забор, секретность…

Это касалось нас всех.

Я резко села в кровати.

Теперь мне все стало ясно.

Я начала не с той стороны. Я стала разыскивать его. Однако, пока я не узнаю, что с ним случилось, мне его не найти. Пока я не пойму, почему это так важно.

Снова лицо Вей-Веня. Но не пухлое детское личико, а его лицо в тот день. Вей-Вень на руках у Куаня. Бледность. Тяжелое, прерывистое дыхание. Воспоминания становились все отчетливее. Воспоминания, которые я силилась уничтожить, с которыми не могла смириться. Я сползла на пол, глядя в стену перед собой.

Вот он. Лицо бледное, волосы влажные. Капельки пота на переносице. Его глаза. Когда Куань отыскал его, Вей-Вень был в сознании. Его маленькое тельце боролось за возможность дышать. Он хрипел и с ужасом смотрел на меня, не в силах даже попросить о помощи. Где-то на полпути между холмом и жилыми домами его голова откинулась назад. Он потерял сознание. Я видела, как это произошло, его взгляд затуманился, а потом малыш закрыл глаза. Когда мы добрались до поселка, лишь слабое дыхание связывало его с этим миром.

Я уткнулась в колени, заставляя себя вновь пережить те минуты. Смотри на его лицо, давай же. Почему ему было так трудно дышать? Из-за чего?

Бледность, испарина. Что-то такое я и прежде видела… Внезапно в памяти обозначился еще один образ. Еще одно лицо. Дайу. Праздник в саду. Дайу в голубом брючном костюмчике лежит на земле. Ее черные туфельки блестят на солнце. А на лбу тоже испарина. Она пытается вдохнуть и хрипит — совершенно так же, и в глазах у нее тот же ужас и мольба. «Помоги», — читаю я в ее взгляде. Мы столпились вокруг. Когда это случилось, взрослые сидели чуть поодаль, а мы, дети, играли здесь, под деревьями. Я смотрю на раскинутые руки Дайу. В одной из них она что-то сжимает. Кусочек торта. Она совсем недавно положила его себе на тарелку. Мы играли, а она стояла рядом и откусывала от него.

— Дайу не дышит! Она не дышит!

К нам подбегает ее мама. Мы пропускаем ее вперед, и мама Дайу кричит:

— Моя сумка! Принесите мне ее!

Она разжимает дочкину руку, берет кусок торта и поворачивается к нам:

— Он с орехами?

С орехами? Мы не знаем, никто из нас, но она так пристально смотрит, что я чувствую себя виноватой. Обязанной знать, есть ли в этом торте орехи.

Кто-то приносит сумку, и мама Дайу роется в ней, ищет что-то, но не находит, и тогда она высыпает содержимое сумки на траву. Помада, бумажные салфетки, расческа. Мама Дайу хватает маленькую белую коробочку, на которой зелеными буквами что-то написано. Она разрывает бумагу и вытаскивает шприц.

Ко мне подходит моя мама. Она прижимает меня к себе, не позволяя смотреть, и осторожно уводит меня прочь.

— Мама, что случилось с Дайу? Что с ней? — спрашиваю я. — Что произошло?

Уильям

Наступило утро, и сито листвы не могло удержать солнечных лучей. Там, надо мною, все пришло в движение, ветер раскачивал деревья и гнал по небу облака. В этом мире не осталось места неподвижности. Голова закружилась, и я прикрыл глаза. Хотелось вечно лежать вот так, в желтой пустоте, не шевелясь, на холодной влажной земле. Существование утратило смысл, и ничто более не удерживало меня. Ни моя страсть — наука. Ни Эдмунд. Он потерян для меня, был потерян с самого начала. И даже похоть исчезла. Мне больше не хотелось прижиматься к земле, тешить наслаждением тело. Я желал, чтобы земля поглотила меня, жаждал сам превратиться в землю.