История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия) - [216]
– Ингочка, – позвала мама, – ты бы посидела со мной. – И опять в ее глазах, ставших огромными и светящимися, я увидела недоумение и укор.
– У нас теперь столько будет времени, – сказала я. – Я буду все время с тобой. Ты мне расскажешь про свою жизнь, и я напишу о тебе.
Теперь существовало три мира: один – в который мы обе заглядывали утром, уже очень далекий, другой – на кровати, где все время что-то менялось, третий – на кухне, куда я опять вышла. Мне опять показалось, что я лежу в комнате вместе с мамой. Я зажгла свет и ясно увидела, как по воздуху, мимо кухонного балкона, прямо в окно мамы проплыло темное облако. И опять волоски на руке встали дыбом. Я вошла в комнату, бросила взгляд на окно, опустилась на кровать и замерла.
В маминых глазах, всегда наполненных заботой, сейчас разливался покой. Она лежала на спине и смотрела огромными светящимися глазами на меня.
– Ты расскажешь мне про дом в Рыльске, начертишь план всех комнат, чтобы я лучше представляла твое детство. Про ваш огромный сад. Про то, как тебе два раза в год шили форму – летнюю и зимнюю. Что у тебя была форма вишневого цвета. Про то, как учитель сказал тебе: «Умная голова дураку досталась», как тебя дразнили: «Задери нос выше».
Облако, темное облако стояло между мной и мамой, придавая всему нереальный вид.
– Расскажешь, как познакомилась с папой.
Я пыталась навязать маме свою волю. Но облако, темное облако стояло между нами. Белая-белая голова лежала на подушке. Худое прозрачное лицо со знакомыми морщинками. Мама все смотрела не отрываясь на меня. И вдруг ее рука поднялась к вороту ночной рубашки, и она стала быстро-быстро что-то поправлять, двигая рукой сверху вниз, будто хотела снять с себя невидимые нити.
– Ты что делаешь?! – крикнула я.
Будто строгим криком можно было остановить то, о чем знала уже материнская рука.
Мама испуганно отдернула руку, глянула на меня, и ужас, который она прочла на моем лице, заставил ее отвести глаза, а я поняла, что думаем мы об одном. Непонятное выражение – «обираться перед смертью» – вдруг стало очевидным.
Передо мной открывалась тайна, о которой я не предполагала. Тайна была везде – и в сетях, раскинувшихся между мной и мамой, и в темном облаке, только что проплывшем в комнату, и в лихорадочно бессмысленном движении маминой руки. Мы обе касались чего-то неведомого, невидимого, но существующего так же реально, как эта комната.
Вечером забежал брат. Не помню, сколько он пробыл. Вообще я не помню в тот вечер никого, кроме мамы. Кажется, папа находился все время в своей комнате; затаился и ждал, сидя один в темноте. Он все понимал. Вероятно, знание владело и мной, только было погребено под черным облаком, скрыто за пологом, отделявшим все больше и больше маму от меня, пряталось в той неразберихе – где мама и где я.
Брат убежал к себе домой со словами:
– Если что случится – звони.
…За окном взорвалась ракета и осветила красным светом кровать, маму и меня. Наступал Новый год.
– Веруха, – сказал радостно папа, входя в комнату. – С Новым годом тебя! Раз вместе встретили Новый год, значит, и жить целый год вместе! Мы еще с тобой поживем!
И он склонился к маме, чуть оторвав ее от постели, обнял ее. За окном гремел салют. Всполохи, как от молний, то и дело пронизывали комнату. Папа ушел.
Ночничок синим светом освещал спальню. Я лежала, отвернувшись к стенке, и слушала быстрое, быстрое, очень быстрое дыхание мамы. Странно быстрое, будто она торопилась надышаться… Это потом я узнаю, что это дыхание имеет особое название – «чейн-стоксово» – и обозначает скорую смерть.
Теперь черное облако заполнило всю комнату, и синий свет ночничка еле пробивался сквозь него.
– Мама, – позвала шепотом я, – давай померяю давление.
– Померь, деточка, что-то я потею.
Давление падало. Новый год уже шел по земле два часа. Вероятно, папа вызвал «скорую». Приехали папины ученики. С почтением прошли в комнату. Тихо, шепотом говорили. Папа сидел в ногах у мамы, возвышаясь молчаливой черной глыбой. Я стояла посередине кухни. Кардиограмма нормальная. Давление продолжало падать. В маминой комнате что-то все время делали, мама лежала, уже вся окутанная проводами, присосками, время от времени ей давали дышать кислородом, мерили давление. Прошел еще один час. Теперь в комнате был такой мрак, что я не видела маму… Услышала голос папы:
– Снимите все.
Медицинская сестра, склонившись над мамой, стала снимать присоски и провода. Папа уже держал мамину голову у себя на коленях, чуть приподнимая ее. Кто-то сказал:
– Кислород кончается.
И еще:
– Давление сорок…
Я вышла на лестницу за баллоном. Облако шло со мной, не отпуская ни на минуту. На улице в черном небе то и дело взрывались ракеты. Я пробиралась сквозь стоявшие в ряд машины, искала «скорую», облако мешало, я видела только всполохи праздничного салюта на темном небе. Шофер спал, привалившись к стенке.
– Нет кислорода больше, – раздраженно-сонно сказал шофер. – Все. Кончился.
Я попыталась открыть дверцу и ничего не увидела. Кажется, там действительно не было баллонов. Ощупью я пошла обратно. Облако стало таким тяжелым, что я еле поднялась на пятый этаж, оно придавливало к каждой ступени, заставляя то и дело останавливаться.
На всю жизнь прилепилось к Чанду Розарио детское прозвище, которое он получил «в честь князя Мышкина, страдавшего эпилепсией аристократа, из романа Достоевского „Идиот“». И неудивительно, ведь Мышкин Чанд Розарио и вправду из чудаков. Он немолод, небогат, работает озеленителем в родном городке в предгорьях Гималаев и очень гордится своим «наследием миру» – аллеями прекрасных деревьев, которые за десятки лет из черенков превратились в великанов. Но этого ему недостаточно, и он решает составить завещание.
Книга для читателя, который возможно слегка утомился от книг о троллях, маньяках, супергероях и прочих существах, плавно перекочевавших из детской литературы во взрослую. Для тех, кто хочет, возможно, просто прочитать о людях, которые живут рядом, и они, ни с того ни с сего, просто, упс, и нормальные. Простая ироничная история о любви не очень талантливого художника и журналистки. История, в которой мало что изменилось со времен «Анны Карениной».
Проблематика в обозначении времени вынесена в заглавие-парадокс. Это необычное использование словосочетания — день не тянется, он вобрал в себя целых 10 лет, за день с героем успевают произойти самые насыщенные события, несмотря на их кажущуюся обыденность. Атрибутика несвободы — лишь в окружающих преградах (колючая проволока, камеры, плац), на самом же деле — герой Николай свободен (в мыслях, погружениях в иллюзорный мир). Мысли — самый первый и самый главный рычаг в достижении цели!
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.
С Владимиром мы познакомились в Мурманске. Он ехал в автобусе, с большим рюкзаком и… босой. Люди с интересом поглядывали на необычного пассажира, но начать разговор не решались. Мы первыми нарушили молчание: «Простите, а это Вы, тот самый путешественник, который путешествует без обуви?». Он для верности оглядел себя и утвердительно кивнул: «Да, это я». Поразили его глаза и улыбка, очень добрые, будто взглянул на тебя ангел с иконы… Панфилова Екатерина, редактор.
«Петух в аквариуме» – это, понятно, метафора. Метафора самоиронии, которая доминирует в этой необычной книге воспоминаний. Читается она легко, с неослабевающим интересом. Занимательность ей придает пестрота быстро сменяющихся сцен, ситуаций и лиц.Автор повествует по преимуществу о повседневной жизни своего времени, будь то русско-иранский Ашхабад 1930–х, стрелковый батальон на фронте в Польше и в Восточной Пруссии, Военная академия или Московский университет в 1960-е годы. Всё это показано «изнутри» наблюдательным автором.Уникальная память, позволяющая автору воспроизводить с зеркальной точностью события и разговоры полувековой давности, придают книге еще одно измерение – эффект погружения читателя в неповторимую атмосферу и быт 30-х – 70-х годов прошлого века.
Книга посвящена истории дипломатии в период между двумя мировыми войнами. Уильям Додд (Dodd, 1869–1940), был послом США в Третьем рейхе в 1933–1937 гг. Среди его основных работ: «Жизнь Натаниэля Макона» (1905), «Жизнь Джефферсона Дэвиса» (1907), «Государственные мужи Старого Юга» (1911), «Хлопковое королевство» (1919),«Борьба за демократию» (1937). Президент США Франклин Рузвельт назначил Додда американским послом в Берлине в первые годы установления в Германии гитлеровского режима. Остроумные и глубокие мемуары У.