История одного признания - [6]

Я двигал этим фаллоимитатором, с расстояния пятнадцати сантиметров наблюдая, как погружается и вновь показывается желтая рукоятка, и как она лоснится влагой. И слушал, как где-то неподалеку разливалась волнующая песнь.

– Что это? – сам едва не задыхаясь, не то прошептал, не то выкрикнул я.

– Что-то твердое!.. – сдавленно прозвучало в ответ. – Не знаю!.. но это так сладко!

Я не видел ее лица, но знал, что голова ее закинута назад, к лопаткам (это чувствовалось по натянутости кожи на животе, по тому, как высоко вздымается ее зад). Незаметно для себя я стал вторить ее стонам. Я едва сдерживался, чтобы не вынырнуть из-под нее и не оседлать ее сзади. Но я должен был довести игру до конца, я желал распалить свою жертву до исступления. Но первым исступление охватило меня самого…

Будто сквозь туман я созерцал, как дергается ее живот, как сжимаются в ответ на мои манипуляции вздыбленные ягодицы, слышал все более высокие ноты… и трясясь, словно в лихорадке, я отбросил нож в сторону, и рывком, до упора разведя ее ноги, приблизил горящее лицо к ее прекрасному истекающему нектаром цветку. Он предельно развернулся передо мной, приняв форму лодочки. И, скользнув по ней языком, я отправился в ней в чудесное плаванье. И Оля, казалось, плыла вместе со мной, и тело ее колыхалось на разыгравшихся волнах. И колыхалось все энергичнее. А потом начало тонуть. И повлекло меня за собой. Я хлебнул морской воды, и мы вместе пошли ко дну…

6

«Удобная повязка, – оценил я, когда после передышки настала моя очередь. – Не щиплет, но в то же время плотно облекает глаза, виски, так что нет никакой возможности что-либо увидеть».

Чернота (как цвет самой повязки). Тишина. Никаких прикосновений. Решила потомить меня?

Безмолвие… Через какое-то время возникло ощущение, будто в комнату, где я лежу нагой, крадучись и беззвучно хохоча, немо тыча в меня пальцами, вваливается толпа Олиных знакомых. Отчетливо представились их кривляющиеся физиономии, зажимающие рты ладони…

– Оля, ты где? – не выдержал я, и тотчас же теплые живые пальчики успокоительно и строго легли на мои губы:

– Молчи.

И снова тишина И вдруг я ощутил легенький ветерок, вернее, тонкую воздушную струйку, овевающую мое лицо, шею. «Здорово, – восхитился я. – Я до такого не додумывался».

Не касаясь меня (разве что раза два самыми кончиками волос), Оля ласкала мое настороженное, ставшее сверхчувствительным тело струйкой выдыхаемого воздуха. Когда же она принялась обдувать мой налившийся тяжестью пест, снизу вверх до головки, и по ее периметру, я понял что моя «ученица» превзойдет «учителя». Под воздействием ласкового, но упругого дуновения моя «мачта» радостно вздрагивала, покачивалась и даже шлепнула меня несколько раз по животу.

Вскоре дуновение изменилось. Оно сделалось менее упругим, более жарким, влажным и обтекающим член разом со всех сторон. Тот снова радостно дернулся и ткнулся во что-то твердое. И острое…

– Что это? – услышал я быстрый, как на экзамене, вопрос (а какой хитрый голос!). Наверное, это касание не было предусмотрено, это мой стебель чересчур раскачался.

– Твои зубки, – без запинки доложил я. – Не укусишь?

– Все может случиться, – уклончиво отвечала она. – И вообще, тебе положено молчать и только отвечать на вопросы.

Неожиданно то же жаркое и влажное воздушное облачко легло на мое лицо, на прикрытые повязкой глаза, и что-то теплое, мокрое, нежное заскользило по основаниям век. Оно переместилось на губы, но опять же касалось не самих губ, а их предместий, очерчивая внешний их контур. Несложно было узнать ее язык, но я молчал, раз она не спрашивала. Тем временем пружинный матрас пошел подо мной волнами (она переместилась) – и то же нежнейшее влажное скольжение повторилось на головке члена.

– Что это?

– Твой язык.

Хихиканье.

– А вот и не угадал. Это мой нос.

– Он мокрый… – возразил я, уже понимая, что попал впросак.

– Я его наслюнила!

– Хитрая.

– Все, молчи.

Дальше несомненный язык – горячий скользкий язык всей плоскостью приник к моему правому соску, поелозил, и вдруг острый укус пронзил меня, подобно электрическому разряду, отозвавшись даже в кончиках пальцев.

Постанывания ложа.

– А теперь? – (нежное шевеление на газоне моего лобка).

– Пальцы.

– Молодец. Повернись… А это? – (прохладное скольжение по ягодицам).

– Яблоко.

– А это? – (что-то щекочущее там же).

– Твой прекрасный лобочек!

– Верно, мои волоски. Перевернись обратно.

Но вот как будто влажная улитка заскользила по периметру моей крайней плоти.

– Что?

– Твои губы?

– Хм… Губы, да не те.

– Еще пожалуйста! – взмолился я. – Олечка, прошу!

– Не спеши.

Вновь поскрипывание, шевеление тахты. Заминка. Наконец нечто влажное, скользкое, податливое накрыло мой подбородок. Накрыло и схлынуло. Снова облекло и снова упорхнуло.

– Олечка!!!

Я весь напрягся, дрожа и едва не рыдая. И тотчас же ее кожа, ее тело приникло к моему, истомленному, давно жаждущему этого тесного жаркого контакта. И опять – щекотание на носу, на подбородке и этот ни с чем не сравнимый запах женской страсти, женской плоти…

– Можешь не угадывать, – на сей раз ее голос прозвучал со стороны моих ног. И в тот же миг колечко ее губ (тут и угадывать нечего) плотно обхватило головку, а кончик ее языка завертелся волчком. У меня же язык превратился в щупальце, в мускул, в извивающегося змея. И чем острее, пронзительнее накатывало на меня снизу наслаждение, тем яростнее, безумнее становился мой рот. И рот получал почти такое же страстное блаженство… И эти два блаженства в какой-то миг слились и сотрясли, и выгнули меня дугой… Но еще чуть раньше елозящая на мне женщина начала все энергичнее молотить меня лодыжками и тереть ляжками мои щеки и уши, тело ее затрепетало и забилось на моем, словно смертельно раненное. Я обхватил руками ее ягодицы и прижал к себе так, что мой язык, казалось, проник в самую ее сердцевину. В этот миг ее прорвало – ее крик заполнил комнату, ее губы покинули меня, и я кончил уже не столько от ее ласк, сколько от ее экстаза, ее вопля, судорог, от дрожи ее напрягшихся в последнем усилии лепестков.