История одного лагеря (Вятлаг) - [44]

Лагерная "экономика" абсурдна и с гуманистической точки зрения: ведь заключенные сами строят для себя зоны, тюрьмы, в определенной мере сами сторожат друг друга, то есть вынуждены действовать, как правило, вопреки собственным глубинным интересам, против своей личности. Совершенно естественны для лагеря, как подчеркивает экономист Л.С.Трус (бывший политзаключенный), не добросовестный профессиональный труд, а сознательная постоянная ориентация на брак, "видимость работы". Не зря среди лагерников высоко ценились именно те должности в зоне и на производстве, где можно "гнать туфту". Несомненно, политзаключенные (в массе своей) относились к труду гораздо ответственнее и добросовестнее, нежели "бытовики" (хотя та самая "туфта" не обошла стороной и "пятьдесят восьмую статью"). Уголовники же в лучшем случае лишь имитировали "пахоту", создавали видимость работы. Отсюда – ориентация партийно-бюрократического государства (особенно – в послевоенные годы) на "привлечение" в места лишения свободы выходцев из "нормальных" слоев советских трудящихся, способных добросовестно работать и в лагерях. В дальнейшем эта система "из-под-палочного" лагерного труда принесла свои естественные и ядовитые плоды: отвращение к принудительной работе выплеснулось из лагерей в обычную жизнь и стало нормой поведения миллионов советских граждан в сфере "социалистического общественного производства".

Нельзя сказать, что в ГУЛАГе не понимали и не принимали простой истины: людей надо заинтересовать в том, чтобы они лучше, качественнее и производительнее работали. Вопрос в другом: как это сделать в конкретных лагерных условиях? До введения в начале 50-х годов заработной платы для заключенных пытались "развернуть" среди них "соцсоревнование", "выдвигая и пестуя" на лесоповале "стахановцев-маяков", за которыми ("по идее") должны были "тянуться" остальные "исполнители программы". Однако "соревнование" осталось бумажным блефом: реальных стимулов к усиленному труду у лагерников не было. Да и быть не могло: ни льготные санаторно-курортные путевки, ни благоустроенные квартиры, ни государственные награды, ни досрочное освобождение за "ударный" труд заключенным "не положены". Единственное (помимо ничего не дающих "моральных стимулов"), что могла сделать лагерная администрация, – увеличить размер пайка для "ударников". Но зековская поговорка очень точно подметила: "Убивает большая пайка, а не маленькая". Все верно: за "большую пайку" надо тяжко "горбатить", непропорционально много работать. Так не лучше ли поменьше есть, но и поменьше "вкалывать" – зато проживешь подольше! Правда, иногда громогласными обещаниями высокого начальства (типа: "Достроим дорогу /канал-завод-объект и т.п./ – всех освободим!") удавалось-таки (и значительно) поднять на короткий срок производительность труда в отдельно взятых лагерях: даже никому и ничему не верящие, прокаленные лагерем "до косточек" самые опытные заключенные работали тогда аврально – ведь каждый узник живет инстинктивной надеждой на чудо досрочного освобождения. И тем более горькими бывали последующие разочарования: "пахали" все, а освобождались единицы "избранных"…

Реальным и действенным стимулом к высокопроизводительному труду заключенных стала в 1950-е годы зачетная система. За этим стоял точный психологический расчет: ведь самый эффективный "манок" для заключенного, как уже говорилось, – это возможность досрочного освобождения. Кроме того, жизнь для каждого лагерника становилась (пусть в какой-то малости, полуиллюзорно) самоуправляемой, он получал шанс сам распорядиться своей судьбой. Имела эта система и свои теневые стороны. Первыми (причем – в "самые сжатые сроки") освобождались "авторитетные" уголовники – на них "ишачили" (или продавали им свой труд) рядовые зеки. В лагерях приобрели небывалую "популярность" самые тяжелые работы, где зачетные надбавки за перевыполнение норм были выше (например, на лесоповале). Еще более распространенным стало пренебрежение требованиями техники безопасности на производстве… Впрочем, государство, "поиграв" с системой зачетов, в конце концов (к 1960-м годам) ее отменило. Закономерен вопрос: почему? Дело, вероятно (и прежде всего), в том, что советскому государству просто не нужен был производительный труд заключенных в лагерях. Логика рассуждений здесь такова: пусть сидят подольше и тянут свою рабскую лямку там, где назначат и прикажут. В лагерях потребно живое, но бессловесное орудие труда, а не самоуправляемый (хоть в чем-то) индивид.

Вполне правомерен в связи с этим вывод исследователя Л.С.Труса: "Бесперспективна, безвыходна любая лагерная экономика – и гитлеровская и сталинская. И там и тут человек ни во что не ценился. Но, может быть, наша, не уступая гитлеровской по жестокости, еще дальше отошла от здравого смысла. Поэтому любое стимулирование, какими бы "благородными жестами" оно ни сопровождалось, либо не оказывало на работников никакого воздействия, либо вело в тупик".

В конечном счете для любого государства важнее всего одно – сколько стоит рабочая сила? Для советского партийно-бюрократического государства им же самим сделанный баснословно дешевым труд заключенных стал той "золотой жилой", над которой оно "тряслось", как скупец над заветным сундуком, десятилетиями оберегая этот источник своих сомнительных "барышей" от малейших изменений и новых веяний. Жадность затмевала здесь все, даже здравый смысл. И было от чего: ведь (если обратиться уже к 1980-м годам) "нормальный" рабочий (оплата труда, обустройство, содержание социальной сферы и т.д.) обходился государству в районах Сибири и Крайнего Севера в 20.000 рублей ежегодно, а заключенный, довольствующийся плановыми 2-мя квадратными метрами жилья и ничтожной зарплатой, – всего-то навсего в 1.000 рублей. Разница кардинальная – двадцатикратная. При такой прибыли (вспомним классиков) капитал (и как видим – не только он) готов на любые преступления, хотя бы и под страхом виселицы.