История Ности-младшего и Марии Tоот - [6]

, помоги!»

Но цифры, увы, сильнее даже мадонны — 9, 15 и 53 — согласно Мароти[6]— 77, словом, намного меньше, чем сто; стало быть, корзина переходила во владение Коперецкого.

— Прелестная Вильма, позвольте мне презентовать вам эту корзину!

Он произнес это так гордо и напыщенно, словно средневековый рыцарь, который слагает к ногам королевы отнятый у неприятеля стяг.

— Благодарю, сударь! Пока не могу ответить вам тем же.

— Что вы хотите сказать этим? — вспыхнул Коперецкий. — Ответить тем же — то есть подарить и мне корзину[7]?! Вильма улыбнулась.

— Ну, ну, тогда условимся так, что корзину получите не вы, — успокоила она его и вынула из корзины один орешек и один апельсин. Орешек раскусила снежно-белыми зубами, похожими на крупинки риса, апельсин положила на стол, а корзину вернула итальянцу.

— Вот вам, бедняга, бегите с ней и в другой раз не пытайтесь тягаться с везучим бароном.

Итальянец долго не заставил просить себя и вместе с корзинкой улетучился, словно дым, в полном убеждении, что мадонна все-таки помогла ему, ниспослав на землю вместо себя другую мадонну.

Теперь Коперецкий обиделся на то, что Вильма так дешево оценила его подарок. Этого он не заслужил! Это жестоко, видит бог, — а бог умеет читать в его душе и знает, как она чиста и как искренна! И тут у него полились слезы из глаз — правда, утраченную жидкость он не преминул восполнить вином из стакана.

Заметив, что хмель все пуще одолевает барона, Ности с дочерью заявили, что они утомлены и хотят подняться к себе в номер. Коперецкий сопротивлялся изо всех сил:

— Ах, мне так совестно, что я не мог доставить тебе лучшего развлечения, но почему ты, старина, дружочек мой, почему ты заранее не сообщил, что приедешь!.. Я велел бы выловить форель в Ваге, мы перевязали бы ее ленточкой национальных цветов — так уж у нас принято, когда приезжает знатный гость. Без форели никак нельзя. Однажды мы послали форель и Ференцу Деаку[8], но когда ему подали ее, уже зажаренную, в «Английской королеве» и он увидел на ней бантик национальных цветов, то не решился есть, а все только смотрел, смотрел и сказал, наконец: «Подожду еще, может, она и гимн споет».

Коперецкий настаивал, что без форели не может отпустить дорогих гостей города, и позволил им подняться в номер лишь при условии, что завтра они навестят его.

Ности вернулись к себе в комнату, но до сна им было еще далеко. Пришлось до дна испить чашу провинциальных увеселений. Коперецкий разыскал где-то цыганский оркестр Флориша Кицки и дал под окнами Вильмы концерт. Она раздраженно повернулась в постели и заметила язвительно:

— Видно, человек начинается вовсе не с барона.

— Ну, ну, — уже спросонья ответил старик Ности, — наш друг Израиль не только барон, он будет еще и сеньором, а это уже не фунт изюма.

ВТОРАЯ ГЛАВА О семействе Коперецких, и главное, о бароне Израиле Исааке Коперецком, о котором уже шла речь в предыдущей главе

Читателю, несомненно, бросилось, в глаза двойное имя Израиль Исаак, и он рассудил примерно так:

«Уж коли отец спятил, так хотя бы у крестных хватило ума. Что это еще за бред такой — уродовать венгерского барона еврейскими именами?»

Между тем ни упомянутые крестные, ни сам папаша не были дураками, они очень даже хорошо знали, от чего свинья жиреет. Имена Израиль Исаак у Коперецких объясняются столь же, если не более серьезной причиной, как имя Тамаш в семействе Сирмаи, или, скажем, обычай графов Надашди [9] крыть свои дома камышом. И надо сказать, Надашди так верны этому обычаю, что, когда столичный совет не позволил им покрыть крышу дворца в Пеште камышом, они все равно не отступились от своего и только сверху прикрыли камыш дранкой.

Имя Израиль Исаак объясняется тем, что гусарский поручик Карой Коперецкий попал в начале прошлого века в Прагу и сошелся там с одной милой еврейской девушкой. От этого незаконного сожительства родился сын Мориц, который был воспитан в еврейской вере и по еврейским обычаям. Усыновлен он был только юношей, когда близость смерти смягчила жестокое сердце Кароя Коперецкого к незаконному его отпрыску. Барон Мориц, перейдя в христианскую веру и получив положенную ему часть венгерских имений, поселился в Златой Праге, занялся коммерцией (ничего не поделаешь, кровь дает себя знать) и нажил огромное состояние, в основном на военных поставках. Несмотря на это, спесивые венгерские Коперецкие презирали его, никогда с ним не встречались, что было самым большим огорчением в его жизни. Скончавшись бездетным, он оставил сумасбродное завещание, согласно которому проценты с его капитала и прочие доходы будут принадлежать до скончания веков тем членам семьи баронов Коперецких, которых окрестят Израилями Исааками и которые будут носить это имя. Ежели в семействе случится несколько Израилей Исааков, то доходы с капитала должны принадлежать всегда сеньору, иначе говоря, самому старшему барону Израилю Исааку, и лишь в том случае, если герб Коперецких будет перевернут (то есть род оборвется), весь капитал отойдет военной казне. Уж коли его содрали с солдат, пускай он снова вернется к солдатам.

Коперецкие отнеслись к этому завещанию, конечно, равнодушно и никак не отозвались на него. В ту пору деньги еще пахли. Только двадцать лет спустя скупой Бенедек Коперецкий (Бенедек IX на родословном древе), когда уже очень приумножились пражские проценты и очень поуменьшились родовые поместья, при рождении своего последнего сына, мать которого была у него на сильном подозрении (поговаривали об учителе, оставшемся у них в доме со времен дворянского ополчения), решил, что бог с ним, пускай младенца окрестят Израилем Исааком. Барон Израиль Исаак Коперецкий носил это имя до двадцати лет, а потом понял, что с таким именем в Венгрии барону не прожить, — над ним смеялись, ему пели разные глумливые песенки, а в игре «Сержусь на тебя» девицы на его «Почему?» отвечали у него за спиной: «Потому что у тебя такое странное имя», — и смеялись, надменно выпятив губки. Во время выборов ему не досталось никакой должности в комитате. А члены семьи, представляя его кому-нибудь, сгорали со стыда и старались произнести имя барона невнятной скороговоркой. И даже между собой они называли несчастного не иначе как — Дваи (так как два «и» стоят после его фамилии — Коперецкий И. И.). Барон Дваи чувствовал, что должен непременно расстаться со своими проклятыми именами, а для этого существовал только один способ: застрелиться, доказав заодно отцу, что он был все-таки настоящим Коперецким. По крайней мере, в том смысле, что был истинным ослом — а этим Коперецкие славились по всей стране, на что указывает и пасквильная песенка, которую распевали в дни Пожоньского Сословного собрания