История Ности-младшего и Марии Tоот - [32]

— Какая разница, лишь бы нам не надо было заглядывать в сундук. Наоборот, так оно еще спокойнее, петому что барон не станет нас больше тревожить. А жалование платить будет, иначе ведь надо признаться, что он взломал сундук, — а это дело уголовное.

— Что верно, то верно, но люди ведь смертны! А вдруг его черт унесет? — возразила капитанша. — Оно и пускай бы, да поскорее, но ведь тогда при описи наследства выяснится, что сундук пустой, и наша рента сама по себе прекратится. Ничего вы не смыслите в этих делах! Вы только представьте себе наше положение, голубушка Марцеллка. Как это будет выглядеть перед богом, если мы, до сих пор всегда проклинавшие Израиля, теперь будем молиться за него? Нет, нет, я не стану себя позорить!

Раздраженная ключница швырнула свое вязание в корзинку и хотела уже ответить, когда раздался стук в дверь, и снова вошел Бубеник, широко улыбаясь, он заявил, что позабыл корешки.

— Это я от вина рехнулся малость. Но, может быть, я не вовремя пришел?

— Не совсем, но… да что вы, — с запинкой отозвалась капитанша, только подтверждая своей растерянностью то, что отрицала на словах.

— Я знаю, понимаю… И сейчас же уйду… И это, прошу прощения, понятно, что в час опасности те, кому она угрожает, должны обсудить свои дела. Прошу прощения, что опять прибежал и помешал вам. Знаю, что помешал. И у меня ведь есть сердце! (Тут Бубеник совсем растрогался.) Да если б я мог помочь, всю душу отдал бы! Постойте-ка! — Он щелкнул пальцами с неожиданной радостью человека, которого осенила спасительная идея. — Я-то ведь кое-что и сказал бы вам, милостивая сударынька, да только с глазу на глаз.

Капитанша вышла с Бубеником в сени, где он оглянулся, будто с опаской, услышав, как из корыта со щелочью капает вода, — ему верно показалось, что кто-то все время повторяет: «Подь, подь» (по-словацки это значит «иди сюда»). Убедившись, что это не человеческий голос, он так близко склонился к желтому лицу капитанши, что она изощренным своим нюхом уловила запах палинки, идущий от нето. Капитаншу это поразило, ведь Бубеник-то пил вино (если только с тех пор не забежал в корчму), но все это пришло ей в голову лишь позднее. Сейчас ее занимало только то, что шептал ей Бубеник.

— Я знаю, что творится сейчас у нас в доме, и хочу дать вашей милости добрый совет, только никому не проговоритесь, что это я дал вам его.

— Боже меня упаси, да как вы могли подумать такое, милый Бубеник?

— Соблаговолите пойти к моему барину и предложите ему сами взять одну жемчужину. Ручаюсь, что он удовольствуется этим и тут же прогонит приезжего из Пешта.

— Вы думаете? — произнесла капитанша, благодарно моргая.

— Ручаюсь головой. Барон ведь боится на такое дело пойти, ею только нужда заставляет. Потому он и волнуется весь день, что боится. А так три жемчужины уцелеют; когда же он получит пражское наследство — это, видно по всему, дело недолгое, — то денег у него будет что половы, и ему до скончания веков не понадобятся эти жемчуга. Но только я ничего не знаю и вам ничего не говорил, милостивая сударынька, целую ручку.

После обеда Коперецкий почти все время провел в саду, где работали каменщики. Они должны были поставить между двумя каменными львами фронтона двойный фамильный герб Коперецких — Ности, фигурки и каменные плиты для которого тесали тренченские мастера. Это будет прекрасно!

Он как раз с величайшим интересом следил за работой, когда ему доложили, что капитанша и ключница ждут его в большом зале.

Сердце у него екнуло. Он вошел в зал, подавленный, охваченный дурным предчувствием, решив, что Бубеник уже взбудоражил обеих дам и теперь ему предстоят страшные сцены. Но как же он удивился, увидав перед собой спокойные физиономии! Ключница хотела ему даже руку поцеловать, а капитанша начала так:

— Милый племянничек Израиль! Мы знаем, что тебе предстоят большие расходы с новой должностью, которой, надеемся, ты принесешь славу своей семье. Думая, что действуем в согласии с желанием твоей почившей в бозе матушки, мы пришли спросить тебя, нет ли у тебя нужды в жемчугах.

Коперецкий решил, что либо он сошел с ума, либо капитанша, а может быть, все это ему во сне снится. Он так расчувствовался, что ринулся обнимать и целовать свою чопорную тетку.

— Ах, моя злата няника! (О, моя золотая тетушка!) Какое же у тебя доброе сердце. И вашу ручку, тетушка Марцелла.

— Ой, пусти, Израиль, ой, все кости мне переломаешь. Оставь же и не дури! У меня на желудке припарка с льняным семенем, ты ее сдвинешь! Как ты смеешь касаться моего тела! Твоя любовь, ей-богу, хуже твоего гнева. Нет, вы только посмотрите! А впрочем, поговорим лучше о жемчужинах. Не правда ли, их осталось еще четыре?

— Четыре самых прекрасных, самых больших, ша chere tante [34], одна и вовсе в сто каратов, прямо королевская.

— Так нужны они тебе или нет? Мы ведь и ключи захватили с собой.

— Да что же вы думаете обо мне, неужто я откажу двум таким достойным любви дамам? Коперецкие не бывают столь неучтивы!

— Вот уж вправду спасибо тебе, — произнесла капитанша, насмешливо улыбаясь. — Что ж, пойдем, и пусть это будет уже позади.

И они молча направились во двор, потому что голубая комната помещалась во флигеле, пристроенном к барскому дому еще покойным Болдижаром Коперецкий. Он возвел такие толстые стены, словно бастион строил, так как некая цыганка нагадала ему на картах, что он сгорит в собственном доме. Потому-то и выстроил он флигель, в котором не было ничего, что могло бы сгореть, даже деревянных подоконников не было, и все помещение освещалось сверху. Даже мебель вся была из камня, мрамора и железа. И все-таки Болдижар Коперецкий сгорел, погиб от самовозгорания, ибо пил без меры палинку.