История Ности-младшего и Марии Tоот - [150]

— Какая там любовь, это все было несерьезно! Должен признаться, я волочился за ней, как случается с каждым молодым человеком, но очень недолго.

— Отец не так рассказывал.

— Ваш отец человек благородной души, он предпочел расцветить мой грех, если, конечно, его можно назвать грехом, чтобы не говорить вам о моем преступлении. Он считал, хватит и этого, чтобы вы пришли в ужас.

— Скорее от этого, чем от другого. Значит, вы утверждаете, что это неправда? Что вы не любите Розалию?

— Нет.

— А она… но о чем я говорю? Она на самом деле вам не нравилась?

— Я этого не утверждаю, мне нравились многие девушки, по полюбил я лишь одну, вас, Мари. Когда на горе Шомьо мы готовились к кадрили, я видел Розу Велкович, она разговаривала с вами, если б она мне так сильно нравилась, я мог подойти, она же была рядом, но я потому и ушел, что мне даже встречаться с нею не хотелось.

Это была правда. Роза действительно находилась тогда на горе. И аргумент этот со звоном упал на чашу весов, качнувшихся в пользу Фери.

Ничего не ответив, Мари погрузилась в раздумье. Ей представлялось, будто Ности сбросил тяжелый камень с ее сердца, оно смягчилось, — эх, не оно же (сердце) было твердым, а камень, что лежал на нем! Значит, он видел Розу на горе, но не заговорил с ней. Вместе с камнем зашевелился и мох, которым он оброс (совесть Мари). Что, если бедного Фери осудили строго? Конечно, некрасиво было (со стороны Мари) так быстро подчиниться воле отца. «А может, я на самом деле бессердечное существо?» — бранила она себя, и в ней проснулись вдруг героические, бунтарские чувства.

А между тем в комнате стало светлее — да, да, нет сомнений, уже занималась заря, с соседнего двора прозвучал резкий петушиный крик, через опущенные жалюзи в комнату проникли светло-серые полосы, возвращая мебели и мелким предметам истинные их очертания.

— Ну, хорошо, — ответила Мари очень не скоро, — но я все еще не узнала, как вы сюда попали и зачем? Вы утверждаете, что у вас честные намерения… Так чего ж вы хотите?

— Скажу кратко. Я хочу вас скомпрометировать.

— Но ведь это подло! — вырвалось у Мари, и в голосе ее металлом зазвенели возмущение и гнев.

— Нет, это борьба отчаявшейся любви.

— Нечего сказать, хороша любовь, — горько рассмеялась девушка.

— Последнее мое оружие, меня вынудили за него взяться! Теперь у меня осталась только одна надежда: ваш отец отдаст вас за меня, если сначала вы будете скомпрометированы.

— Вы думаете?

— Я убежден. Да, признаю, я все сделал ради этого. Я привез вас в башенную комнату, потому что у меня есть ключ к откидной дверце, который однажды ваш отец дал мне в пользование. Я притворился больным старцем, пришел в больницу, заставил себя принять и тихонько, тайком проскользнул сюда, чтобы пасть к вашим ногам и просить прощения за свои грехи О, Мари, милая Мари, я тут перед вами, я жду, теперь судите. Коли у вас хватит жестокости, судите за то, что я так сильно любил вас и решился на все ради любви.

Мари резко отвернула голову к стене, ибо на том месте, где она до сих пор лежала, подушка неожиданно стала влажной.

— Я прощаю вас, — задыхаясь, прерывисто сказала она, — я на вас не в обиде, поверьте, я тоже… но не будем об этом говорить, расстанемся по-хорошему, я никому не скажу… (прорвавшиеся слезы заглушали голос, он стал совсем тоненьким) о том, что произошло, никогда, никогда, но теперь удалитесь… прошу вас, уйдите, очень прошу… приказываю вам!

— Хорошо, — торжественно, с пафосом произнес Ности, — я уйду, Мари, раз вы отсылаете меня, клянусь, я покину вашу комнату, раз вы требуете, я покину ее, но вместе с комнатой я покину и грешную землю. За дверью я пущу себе пулю в лоб (он вынул из сумки револьвер). У меня к вам лишь одна просьба, когда услышите выстрел, прочтите «Отче наш», чтобы мою отлетающую душу поддержала ваша молитва.

Мари не могла больше сдерживаться, она громко заплакала, и этот святой псалом доброты заполнил маленькую комнату. Сквозь слезы она увидела блеснувший ствол револьвера в руке Ности, который шагнул к двери и взялся за ручку.

— Нет, нет, — закричала она, сев на кровати и невольно протягивая к нему руки, словно желая удержать насильно. — Подождите уходить! Не уходите так!.. Вообще не уходите!

— Мари! Милая, счастье мое! — рассыпался в восторгах Ности. — Значит, вы меня не прогоните?

— Нет, не прогоню. — Вздохнув, она добавила: — Если уж бог так хочет. У меня нет сил вас прогнать. Нет, нет! Пусть бог будет ко мне милостив! Он знает, почему не дал мне больше силы.

Сложив руки на груди, она, видимо, шептала ту молитву, которую просил у нее Ности.

— Позвольте мне подойти и поцеловать вам руку в знак благодарности.

— Ни шагу! Оставайтесь там, не двигайтесь, — сказала девушка строго, но теперь, когда решение было принято, совершенно спокойно. — Скажите, вы не озябли?

— Озяб. Тут прохладно.

— Тогда разожгите огонь в печке. А потом обсудим дела. Ведь уже утро.

Фери был ловок, вскоре веселый огонь полыхал в печке: рубиновые искорки, буйствуя, играли за решетчатой дверцей, а более озорные выпрыгивали через дырочки. Фери сидел сбоку, грея ноги, и казался Мари красивым, как никогда раньше, пламя отбрасывало светящийся ореол на его утомленное лицо, смятые, взлохмаченные волосы.