История Невского края - [78]
Правление Анны Иоанновны можно охарактеризовать как время активного развития зрелищной культуры в России, и в особенности в Санкт-Петербурге, однако по сравнению с петровским временем в ней все более преобладала развлекательность и при этом она становилась все более сословно замкнутой. От начального петербургского демократизма уже мало что осталось. Описывая Летний сад времен Анны Иоанновны, К. Р. Берк отмечает: «Сколь бы ни приятны были эти сады, горожане весьма редко могут в них повеселиться. В дни Комедии, когда действуют также водометы, некоторому количеству простого народа дозволяют войти в сад; в куртаги>[169] — лишь обычным придворным лицам, а в остальное время — никому, так как императрица желает гулять со своими наперсниками в тишине. <…> В правление Петра Первого, который был государем общедоступным, в саду устраивались большие застолья для простых людей, и сам он частенько пил вкруговую со шкиперами и кораблестроителями». Общедоступные ассамблеи сменились куртагами, на которые допускались лишь дворяне. И если Петр сделал театр открытым для всех «охотных смотрельщиков», то при Анне, согласно свидетельствам современников, например петербургского врача Дж. Кука, простолюдину попасть на представление было весьма трудно: «Никто не платит за посещение спектакля или концерта, но и вход дозволен только тем, кто имеет билеты от властей. У дверей стоит караул, и если кто-то вознамерился туда попасть, не имея на то права, такого сурово накажут». А в вопросе снимания шапки с головы возле царского дворца при Анне Иоанновне вновь вернулись к допетровскому обыкновению: «никто в Петербурге не может пройти или проехать мимо <…> дворца, не обнажив головы, — независимо от того, виден кто в окне или нет», — констатировал П. фон Хавен. А Дж. Кук, прогуливавшийся по неведению в шляпе по петергофскому парку, не был арестован, как он считал, только благодаря заступничеству императрицы.
Возвращаясь к теме Ледяного дома, заметим, что в его создании отразилась и традиция русских национальных забав, связанных со строительством потешных сооружений из снега и льда. Анна Иоанновна и прежде отдавала дань подобного рода развлечениям: за семь лет до Ледяного дома для ее увеселения была возведена на Неве под руководством Б. К. Миниха целая ледяная крепость, которую войска взяли приступом.
Мы не случайно столь подробно рассмотрели все, что было связано с постройкой Ледяного дома. Во многом и весь Санкт-Петербург, согласно идущим от Петра представлениям, должен был выполнять те же функции, что и эта курьезная постройка: грозить внешнему противнику, быть уздой для боярского фрондерства, символом имперского величия и могущества, образцом художественного вкуса, генератором научной мысли и, наконец, местом приятного времяпрепровождения. (Петр, правда, отводил Петербургу еще и роль «морской столицы России», но его ближайшие преемники эту испостась города отодвинули на задний план, хотя торгово-посреднические функции города продолжали развиваться.) При этом собственные интересы и желания городского населения для монархов никакого значения не имели. «Не только рядовые петербуржцы, но и люди высокопоставленные, — пишет исследователь петербургской культуры Г. З. Каганов, — рассматривались тогдашней властью просто как подручный материал для возведения пышного здания барочного государственного быта».
Порой этого материала не хватало. И при Анне Иоанновне, и позднее при Елизавете Петровне правительство настойчиво собирало разбегавшихся из Петербурга переведенцев. Новые сотни и тысячи «работных людей» вызывались на невские берега, страдали здесь от непривычных климата, дороговизны, принуждались к тяжелому и низкооплачиваемому труду. Зажиточных людей, как и прежде, обязывали строить в столице каменные дома. Нет ничего странного в том, что значительная часть населения ненавидела город.
Неприятие вызванных реформами крутых перемен, усугубленное трудностями военного времени и общим усилением государственного гнета вылились в широко распространившееся в народе еще при жизни Петра I представление о нем как о царе-антихристе. Город, построенный им, представал в устных рассказах и потаенных раскольничьих писаниях как творение дьявола, проклятое место. Подобное отношение к Петербургу выражалось в формуле, которую приписывают заточенной Петром в монастырь царице Евдокии: «Петербургу быть пусту!»>[170] Творению Петра предрекалась гибель от потопа.
С другой стороны, как мы уже видели, официально одобрявшаяся и тоже достаточно распространенная позиция заключалась в обожествлении личности Петра, что, соответственно, влекло за собой восприятие города на Неве как райского сада, парадиза, небесного Иерусалима. Выразительным примером такой идеализации строящегося города явился проект его планировки, выполненный великим Ж. Б. А. Леблоном.
Проект застройки Петербурга. Архитектор Ж. Б. Леблон. 1716–1717 гг.
Эти два полярно противоположные взгляда на Петербург, как это всегда бывает, заключали и нечто общее: обе конструкции представляли город экстраординарным явлением, творением сверхчеловеческой силы, то есть были вариантами мифологического осмысления реальности. Сформировавшись при жизни Петра, эти варианты петербургского мифа существовали в общественном сознании еще долго после его смерти; отдельные их рецидивы встречаются в литературе и публицистике до сих пор.
