История настоящего преступления - [2]

Я бы забыл про этот случай, если бы не встретил Эвелин Митчелл. Она первая из читателей подняла руку на презентации моего дебютного романа «Сирены» в Манчестере. Спросила, откуда в детективных романах берутся серийные убийцы и почему в последнее время жанр уделяет основное внимание преступникам, а не их жертвам. Тогда я еще не знал, что это своеобразный тест, и честно ответил, что согласен с ней в какой-то степени. В «Сиренах» нет серийных убийц, и вряд ли они появятся и в моих будущих романах просто потому, что их мотивы чаще всего более чем понятны. И меня тревожит, что все более гротескные злодеи, чуть ли не почтой первого класса пересылающие по стране расчлененку, полностью затмевают своих жертв и зачастую не воспринимаются всерьез. Мы еще немного пообщались, пока я подписывал Эвелин книгу. Она сказала, что тоже пишет, и мы обменялись электронными адресами. Эвелин Митчелл оказалась автором «Безысходности» – дебютного сатирического романа о доминирующей роли мужского начала в обществе. Роман получил хорошие отзывы, однако появился несколько преждевременно, продавался слишком плохо, и в итоге издатель перестал отвечать на звонки Эвелин. Спустя несколько лет она уже не была той веселой юной девушкой, которую расхваливали коллеги в воскресной газете «Обзервер» и в «Лондонском книжном ревью». Теперь она стояла в очереди за моим автографом, как через несколько лет буду стоять за чьим-то я.

Тогда Эвелин не рассказала мне о том, что она, возможно, предпочла бы скрыть от всех. В возрасте около тридцати лет ей пришлось прервать работу из-за неожиданного и жестокого диагноза – рака груди. Она прошла двойную мастэктомию и бесчисленное количество курсов химиотерапии, потеряв крайне важные для писательской карьеры годы и невосполнимо утратив самооценку. Ее не оставляли мысли о вероятности раннего ухода из жизни, и она жаждала наверстать упущенное время, создав масштабный труд, и тем самым оставить свой след на земле. Художественная литература ее больше не привлекала, так как, по ее словам, реальная жизнь и без того ужасна. Эвелин стала смотреть на мир с неким жизнеутверждающим фатализмом и напускным юмором смертника. Поведав мне свою историю болезни, она улыбнулась через столик и спросила:

– Ну и каково это?

– Что? – переспросил я.

– Быть единственной жилеткой, в которую я могу поплакаться.

Весной 2017 года шумиха вокруг моей дебютной книги утихла, мы с Эвелин стали иногда встречаться за кофе или чем-нибудь покрепче, и разговор неизбежно сворачивал на текущую работу. Я писал свой второй роман, «Улыбающийся человек», и намеревался приложить все усилия к тому, чтобы он получился лучше первого. У Эвелин ситуация была совершенно иная. Она, по ее словам, изо всех сил пыталась найти тему для второй книги и отчаянно не желала скатываться в забвение. И в один прекрасный день вдруг подумала: «Что происходит с пропавшими девушками? С такими, как Зоуи Нолан?» Я поддержал этот интерес, потому что видел ее отчаяние и хотел проявить доброту. Однако постепенно работа захватила все мое внимание, у меня все чаще находился предлог отменить встречу за кофе или чем покрепче. В периоды интенсивной работы я спокойно неделями обходился без общения с друзьями и родственниками, мог месяцами не проверять электронную почту. Обычно терял счет времени, забывал о людях, хотя, возможно, это было просто способом пропасть с радаров. В Эвелин, с ее поношенной одеждой, с ее однушкой и застопорившимися проектами, мне виделись смутные очертания собственного будущего, где не будет больше успеха и взлетов, только оставшиеся без ответа звонки, отписки и бесконечное падение. Писатели с суеверием относятся к неудаче, считают ее заразной. Наши разговоры стали прохладнее, дружба свелась к обмену короткими приветствиями. Письма стали приходить раз в неделю, раз в месяц, потом раз в три месяца и вскоре иссякли. Но 25 июня 2018 года я получил письмо с интригующим заголовком «История настоящего преступления».

Эвелин писала, что предприняла крайне смелый шаг: связалась с близкими родственниками Зоуи Нолан и побеседовала с ними сначала как обычный человек, а позже – как писатель. Заручившись их согласием, она почти год интервьюировала друзей и приятелей Зоуи, всех, кого только смогла найти и кто соглашался говорить под запись. Картина вырисовывалась сложная и противоречивая. Где-то версии событий совпадали, где-то составляли друг другу разительный контраст, порождая настораживающие противоречия. Тут было и горькое разочарование, приведшее Зоуи на факультет именно этого университета, где она не столько училась, сколько мучилась. И бойфренд с криминальными наклонностями, который не оставлял Зоуи в покое, но признавался, что никогда ее не любил. И постоянный прессинг со стороны родителей, и натянутые, разрушительные отношения с сестрой-близнецом. А еще так называемый «человек-тень», который ходил за Зоуи по городу и следил за каждым ее шагом…

Не было только никакого вывода.

Видя физическое и моральное состояние Эвелин, я винил себя за то, что поощрял ее желание попытаться раскрыть тайну, не имеющую разгадки, и, в сущности, тратить время понапрасну. К своему стыду, я так и не ответил на письмо под заголовком «История настоящего преступления» и не прочел вложенный файл с материалами, из которых Эвелин собиралась скомпоновать треть книги.