История московской войны - [31]

На рынке всегда были извозчики, которые летом на возах, а в то время на санках, развозили за деньги любой товар, кому куда надо. Миколаю Коссаковскому было поручено втащить пушки на ворота у Львицы[172], и он заставил извозчиков помогать. Это и послужило началом бунта. Поднялся шум, на который из Крым-города выскочила немецкая гвардия (восьмитысячный отряд перешел на службу к королю после Клушинской битвы) под предводительством Борковского.

Тут же схватились за оружие и наши люди, вследствие чего только в Китай-городе в тот день погибло шесть или семь тысяч москвитян. В лавках, называемых клетями и устроенных наподобие краковских суконных рядов, тела убитых были навалены друг на друга. Люди бежали к воротам, показывая знаками, что они ни в чем не виноваты. Я не разрешил их трогать и пропустил через свои ворота до полутора тысяч человек.

Страшный беспорядок начался вслед за тем в Белых стенах, где стояли некоторые наши хоругви. Москвитяне сражались с ними так яростно, что те, опешив, вынуждены были отступить в Китай-город и Крым-город. Волнение охватило все многолюдные места, всюду по тревоге звонили в колокола, а мы заперлись в двух крепостях: Крым-городе и Китай-городе. Надо было как можно скорее искать выход. И решили мы применить то, что ранее испробовали в Осипове: выкурить неприятеля огнем.

Поляки жгут Москву

Удалось нам это не сразу; москвитяне нас не пускали, мы перестреливались, делали вылазки. Наконец в нескольких местах был разложен огонь. Не иначе, как сам Господь послал ветер, который раздул пламя и понес его в противоположную от нас сторону. Однако к вечеру огонь перекинулся и на Китай-город, так что загорелось несколько дворов. Божий промысел нас хранил: по воле Всевышнего огонь поднялся столбом, и, хотя мы от пожара не защищались, больше ничего не сгорело.

Когда загорелось и у нас, наши бросили свои ворота и зубцы и побежали спасать добро. Господь уберег нас снова: москвитяне из Белых стен на наши ворота не напали.

Так закончился для нас этот день. Ночь мы провели беспокойную, ибо повсюду в церквах и на башнях тревожно били колокола, вокруг полыхали огни, и было так светло, что на земле можно было иголку сыскать. Переночевав, стали думать, что делать дальше. Бояре сказали: «Хоть весь город сожгите, как уже часть его сожгли, — стены вас отсюда не выпустят. Надо всеми силами стараться зажечь заречный город. Вокруг него лишь деревянная стена: сможете и сами выходить, и подкрепления принимать».

Узнав о нашей беде, из Можайска пришел пан Струсь, хоть и не обязан был этого делать. Москвитяне упорно защищали заречный город, ибо он был стрелецкой слободой, и там было кому сражаться. Но, наконец, с большим трудом и немалыми потерями наши своего добились — город запылал. Огонь катился дальше и дальше — до самой стены, — ее уже никто не пытался спасти. Деревянные стены выгорели дотла, люди уходили из города в окрестные слободы и монастыри. Был оставлен и Белый город: все люди ушли в поле, так что наши, не встретив сопротивления, выжгли и его до основания. Этот пожар все разорил, погубил великое множество людей. Великие и неоценимые потери понесла в тот час Москва.

Назавтра, то есть в четверг, жители города Москвы, отчаявшись получить помощь извне, запросили пощады и стали сдаваться. Приняв это их проявление покорности, мы запретили избивать москвитян и вскоре протрубили отбой. Тем, кто сдался и вновь целовал крест королевичу Владиславу, было приказано носить [особые] знаки — перепоясаться рушниками. Таким образом, после Великого Четверга мы установили мир. А в Великую Пятницу [173] получили известие о том, что идет Просовецкий [174] с тридцатью тысячами [войска] и находится уже поблизости от города.

Просовецкий с войском прибывает на помощь Москве

Против него пан Гонсевский отправил часть войска с паном Зборовским и паном Струсем. Схватка конницы не была слишком ожесточенной, но когда Просовецкого стали теснить, он, потеряв с двести человек, ушел в свои гуляй-городы. Чтобы атаковать их, у наших не было людей, поэтому на ночь они вернулись в город. А Просовецкий отступил на несколько миль со своим войском, дождался Ляпунова и некоторых других с большими силами. Соединился с ними Заруцкий. В Великий Понедельник [175] все это стотысячное войско пришло под столицу и встало за Москвой-рекой у Симонова монастыря[176].

Москвитяне сразу заняли монастырь, а вокруг, несмотря на многочисленность своего войска, расставили гуляй-городы. Через несколько дней мы всем войском вышли к ним в поле, оставив в крепости горстку людей. Подошли мы к обозу очень близко, но неприятель к нам выйти не захотел. Здесь же неподалеку была маленькая деревушка, она была занята стрельцами. Чтобы выбить их оттуда, Гонсевский направил немецкую пехоту (у него было около сотни мушкетеров), но та ничего не смогла сделать. Стрельцы ее оттуда вытеснили и ряды мушкетеров поредели. Наша пехота отошла к коннице, но потом и нам, конным, московская пехота стала наносить урон. В моей хоругви был ранен один из товарищей — Юрковский. Пуля попала ему в глаз и застряла в голове, а сам он замертво упал вместе с убитым конем. Это нас отрезвило.