История моей жены - [6]

— Вижу, что мне удалось заинтриговать вас, — лукаво усмехнулся он. — Тогда, пожалуй, самое время рассказать, кто он такой, этот мальчуган. Дело в том, что неугомонный Кох после развода женился вторично — с кем не случается! — и Уриэль родился от второго брака. Ничто не вечно в этом мире, вот и Кох со второй женой также развелся. Ребенок же воспитывался не матерью, а другой женщиной — подобные случаи встречаются, не правда ли? Ну так вот, малыша Уриэля опекала фрау Кох номер один, а потому он тоже был вынужден покинуть дом на морском побережье.

— По-моему, я очень хорошо излагаю, — удовлетворенно заметил Дон Хуан, попыхивая сигаретой. — Назовите мне еще хоть одного человека на этом треклятом острове, еп esta maldita isla, кто рассказал бы вам сию запутанную историю столь внятно и доходчиво, как я… Короче, родная мамаша маленького Уриэля собой была красавица из красавиц: миниатюрная, стройная евреечка, шея у нее белая, как у андалузской кобылицы — право слово, сударь, — а звать ее Ханна. Только красотке этой ребенок был вроде бы и ни к чему, поскольку у нее была своя жизнь: она поселилась на острове Форададе со своим любовником, молодым немецким летчиком. По слухам, эта парочка также пребывала в согласии. Но тут господин Кох прислал Ридольфи слезное послание, что в Берлине, мол, у него все идет наперекосяк, и тогда фрау Кох номер один — следите за схемой — написала на остров Форададе второй фрау Кох — смотрите, указываю стрелкой, — то бишь матери Уриэля, а ныне возлюбленной немецкого авиатора, красотке Ханне, и предложила ей купить на паях квартиру: тогда, мол, господин Кох сможет поселиться здесь, и они заживут все сообща. Просто и ясно, не так ли? — Хозяин весело расхохотался и от восторга натянул поглубже красный домашний колпак.

— Ну а теперь должно установиться равновесие; нагромождения сложностей, враз устыдясь, рассеются, как дым. И что бы вы думали, сударь? Все именно так и произошло, воцарилась toda armonia, то бишь совершеннейшая гармония. Теперь в одном доме живут пятеро: обе фрау Кох, молодой авиатор, любовник второй фрау Кох, красотки Ханны, мальчик Уриэль и сам господин Кох, переселившийся из Берлина. Все они варятся в этом соку, что, похоже, не умаляет их счастья.

Рассказ этот — всего лишь вступление, поскольку с настоящего момента к событиям подключается моя будущая супруга.

На сей счет также ходило немало слухов — ведь остров был поистине рассадником сплетен, — и вот что мне удалось узнать от моего хозяина и из прочих пересудов. Будущая жена моя в ту пору не удостаивала вниманием обходительного синьора Ридольфи, потому как единственно стоящим объектом своих симпатий сочла молодого авиатора по имени Эуген Хорнман. Как только парочка эта — Ханна и Хорнман — прибыла сюда, будущая супруга моя окончательно утратила самообладание. Уж очень приглянулся ей авиатор. Впрочем, ее можно понять: молодая преподавательница языка, попавшая в чужую среду, она, естественно, обрадовалась возможности хоть с кем-то поболтать по-французски. А Эуген Хорнман блестяще владел несколькими языками. Правда, поговаривали, будто бы все свои языковые познания, а в особенности безукоризненный французский, равно как и авиаторское искусство этот субъект использовал для разного рода сомнительных услуг (а может, и просто шпионил) в пользу Германии. И хотя подобные слухи, очевидно, пришлись не по душе моей будущей супруге, она не лишила Хорнмана своего расположения, и, по-моему, поступила вполне здраво. Будешь носом крутить — мало чего добьешься. Надобно уметь отличать самое важное для себя от менее существенного. Я, например, покуда не растерял здоровье, мог съесть масляную лепешку, хоть упади она на палубу. Вообразите себе: стоишь на вахте, под жарким солнцем, кок приносит вкусную выпечку, чтобы скрасить завтрак, я успеваю даже отведать кусочек, когда лепешка вдруг выскальзывает из пальцев… И тогда я попросту подбираю ее с пола и съедаю. Вы спросите, почему? Да потому, что потребуй я принести другую лепешку, она мне и в глотку не полезет. Та, первая, была вкуснее всего, и утерянного не воротишь. Весь мой жизненный опыт подтверждает эту истину, что бы там ни говорили чистюли и педанты. В подобных случаях, чтоб дать волю раздражению, разве что погрозишь морю кулаком.

В ту пору положение представлялось мне ясным, это впоследствии во взглядах моих произошли перемены, как я и расскажу ниже. (Собственно, об этих переменах и идет речь в моем жизнеописании.) Однако продолжу дальше. Мы остановились на том, что моя будущая жена не давала сбить себя с толку и, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, дарила своим расположением Хорнмана — и правильно делала. То, что мужчина этот любил свою родину, Германию, моя будущая супруга не могла ставить ему в укор, поскольку и сама она любила свою родную Францию. Не смущал ее и тот факт, что Хорнман, по сути, связан с другой женщиной — Бог мой, какие пустяки! Если верить словам моего хозяина, язвительного Дон Хуана, опасаясь ревнивой Ханны, любовники встречались на папертях перед храмами, на кладбищах и аллеях в крепости, к тому же в часы дневной сиесты, когда обитатели города сморены сном… Правда, потом дошли до меня слухи и о некой неблаговидной сцене. Якобы красотка Ханна решила выследить любовников и однажды, несмотря на жару, отправилась вослед. И в сквере, на высокой террасе, вдруг увидела дамскую шляпу, подхваченную ветром. Ханна подняла шляпку и, тотчас узнав в ней собственность соперницы, в сердцах ударила шляпу зонтиком, а затем выпустила из рук — пусть ее уносит ветер, — и лишь прокричала вдогонку по-испански: