История моей смерти - [45]

Голова еще кружилась, когда я резко вставал с места, но ходить я уже мог подолгу, не останавливаясь отдохнуть. Руки у меня загорели, и толстые шрамы выделялись яркими полосками. Часто компанию мне составляла Мария — когда не была занята стиркой или готовкой. А я вовсе не работал, чего к концу первой седмицы начал даже слегка стесняться. По ночам рядом со мною спал мой брат. Робин любезно делил свое ложе с нами обоими, а Мария спала отдельно, с женщинами; и я иногда просыпался от ровного дыхания Рейнарда и лежал в душной темноте, в разбойничьей землянке, слушая, как дышит мой живой брат. Так я узнал еще одно счастье — видеть живыми своих близких. Хочешь — даже потрогай рукой, вот он лежит, теплый такой, малость грязный. Всхрапывает во сне. Живой, просто поверить невозможно, до чего это хорошо!

Странно: во дни, когда я был бароном, я все время страдал от чего-нибудь — от неразделенной любви, ревности, недостатка денег или славы — и, конечно же, всегда от зависти. А теперь, все потеряв, я вдруг получил взамен внутреннюю тишину. Покой. Да, счастье.

Я не смел надеяться или расспрашивать, но и сам видел, что вокруг все меняется. За те дни, как я жил среди разбойников — правильнее будет назвать их людьми Робина — не ограбили ровным счетом ни-ко-го. Атаман по-прежнему раздавал поручения, каждое утро занимал всех работой и рассылал в разные стороны; но ни разу, насколько я видел, никто не возвращался с добычей. Исключая зверюшек из силков и дичь, добытую на охоте. Один раз я слышал, как разговаривали меж собой двое разбойников — Роб, по прозвищу Бычий Хвост, и еще один, здоровенный, которого я не знал по имени. Оба они были не из наших с Рейнардом виллан — из прежней еще, Робиновой шайки.

Я лежал в шалаше и дремал, а они меня не разглядели сквозь ветки и думали, что говорят наедине. Собственно, они роптали — и этим самым ропотом меня разбудили. И были они не слишком-то добры, так что я счел за лучшее не высовывать носа и притвориться, что меня тут нету. Шалаш пустой, пустее не бывает. И вы бы поступили так же, сэры, если бы услышали у себя над самым ухом:

— Чтоб он сдох, этот несчастный рыцаришка! С тех пор, как он появился, мастер Робин совсем того… Он и раньше-то был, это… не слишком хваткий. Хоть и храбрый.

— Не то слово, Хвост, не то слово! Уже луна сменилась, а у нас в карманах пусто, как у черта в заднице! Так и на Троицу не с чем будет в кабак завалиться! Зачем, спрашивается, мы вчера упустили тот обоз с горшками? Ясно же, к ярмарке потащились, небось все свои гроши в платки завязали… А он говорит — белобашенный, мол, обоз, не трогать, это вам не северяне.

— Да ясно, парень, что блажь это все. Но я против Робина не попру, мне жить нравится. Помнишь старину Седа? Не хочешь на его место? А? Вот так-то…

— Может, исправится мастер-то? Подурит — и плюнет, — с надеждой предположил здоровила. — Это все из-за хиляка того, против его братца-то я ничего не имею. Братец — парень свой, хоть и из благородных. А вот тощий в одиночку мастеру мозги намутил. Прихлопнуть бы его, и все стало бы по-прежнему… А то, я боюсь, мастер чего-то задумал. Думает он, понимаешь, много, все с рыцарьём своим сидит, с нами уже и пива не тянет…

Ну, и все в таком духе — часа на полтора. За это время я успел от изумления перейти к гордости — может, я наставил Робина на путь истинный? — и снова к разочарованию: дело тут было, кажется, не во мне. А просто, по выражению преданного парнюги, «мастер чего-то задумал». И насколько это чего-то являлось безопасным для нас с Реем — я не знал. Хотя почему-то не мог не доверять Робину. Даже понятно, почему!

Он ведь почти что спас мне жизнь. И приютил моего брата и его невесту. И собирался помочь нам попасть к королям на Троицу. И, кроме того, оказался удивительно приятным собеседником! Я бы сказал, что у Робина врожденная способность к диалектике; с ним было приятно побеседовать и поспорить обо всем на свете, от рыцарских романов — которых он немало читал! — до турнирных правил для конных и пеших сходок или до геральдики. Он истолковал мне мой собственный герб так, как я сам бы не смог! Пояснил, что такой знак — языки пламени из верхней части фигуры — фламбойянт, горящий — может быть применен к любому геральдическому символу, не только к сердцу; и всякий раз это означает особый пыл в чем-либо. Например, вот клинок фламбойянт — неистовство в битве. И что первый раз такой герб — сердце — появился в артуровских легендах, его сам сэр Персеваль носил. Только на одну тему Робин ни разу не говорил — он ничего не объяснял о себе. А я и не спрашивал — боялся, что мне не ответят.

Приближался день св. Фердинанда, назначенный для нашего отбытия в Город. Раньше времени ехать мы не собирались — Робин желал прибыть именно в праздник Троицы (и я догадывался, почему — в праздничный день больше шансов получить прощение за покаяние). Я еще не был готов к такой долгой дороге. А Рейнард… Мой лучший в мире брат, не без слабостей, как и любой человек на свете, немного тянул время. Потому что в Город мы направлялись не блеснуть на турнире, к примеру, а жаловаться королю и королеве на захват наших земель с помощью колдовства, и просить у них милостивой помощи. А в этом почета мало.