История моей матери - [37]

После занятий девушки обычно прогуливались до конечной станции автобуса — той самой, где когда-то состоялась акция с плакатами. Вокруг зеленели каштаны и платаны, серели нарядные дома с классическими фасадами, с коваными оградками на балконах, краснели и пестрели узорными буквами полотна вывесок кафе и магазинов.

— Сегодня на свидание к Пьеру иду, — доверялась Летиция Рене, которая вовсе не просила у нее этих признаний. — У меня все мальчики Пьерами были, только первый — Пьеро, а этот — просто Пьер: так мужественнее и волнительнее. С Пьеро у меня ничего серьезного не было. Да и не могло ничего быть: он всего боялся, даже целоваться за год не научился. А этот совсем другой. Я в мужчинах больше всего ценю смелость, дерзость и мужественность. Он, можно сказать, взрослый. Тот Пьеро, этот Пьер — я уже с ума схожу от одного только имени. Он старше меня на пять лет: учеником архитектора работает, через два года сам будет архитектором. Не проводишь меня?

— Куда?

— К нему. Зайдем домой, бросим сумки, потом пойдем гулять вместе. А то мать удивляется: где, говорит, твои подруги, почему с ними не гуляешь? Не говорить же ей, что меня не подруги, а молодые люди интересуют. С подругами мне и говорить не о чем. Если с тобой только. Потому что ты молча слушаешь и никому слова не скажешь…

Рене не нравилась роль снисходительной дуэньи. Не хватало еще ходить с Летицией на свидания.

— Мне надо вовремя дома быть. С Жанной сидеть и уроки делать.

— Уроки всем делать надо. Ты так все время проводишь? Ничего больше не делаешь? — не верила, допытывалась Летиция. — Никогда не поверю, что так жить можно. Что-то ты скрываешь. Говорить не хочешь, а у самой, наверно, давно уже поклонник постоянный. Или вообще замуж вышла, — давая волю фантазии, додумывала она, — поэтому и домой спешишь. К своему возлюбленному…

Рене отмалчивалась — не опровергала и не подтверждала ее догадок: во-первых, лестно, во-вторых, удобно как прикрытие. Она не позволяла себе и заикнуться о своей деятельности в ячейке — даже Летиции, с которой сидела за одной партой, — и не потому, что боялась разоблачений, а потому, что вела здесь, в лицее, иную жизнь, чем в ячейке, не знала еще, какая из них будет ей нужнее в жизни, и хотела оставить обе в неприкосновенности и в несоприкосновении…

— Жаль, — говорила Летиция. — В следующий раз как-нибудь. Она, правда, и не очень-то интересуется моими делами. У самой роман на полном ходу. Скрывает от меня, а я ж все вижу. Приходит с духами новыми, а я знаю: она их не покупает, ждет, когда подарят. А если покупает, то всегда одни и те же. Новые ей поклонники дарят. А я беру у нее их потихоньку, подворовываю. Она замечать стала: что-то, говорит, быстро убавляться стали — улетучиваются. Я опрыскаюсь, а она не чувствует: запах-то свой, собственный…

Они доходили до памятной площади. Дальше Летиция садилась в автобус, на который могла сесть и раньше: он здесь сворачивал — а Рене продолжала прежний путь в одиночестве. Летиция не могла понять этого.

— Что ты не сядешь? Автобус же до Стена идет? Тебе час еще туда добираться.

— Сорок минут, — поправляла Рене. — Надо размяться после уроков.

Летиция глядела недоверчиво.

— Врешь все. Деньги копишь? На книжки?

— Ну да. Вчера Стендаля купила. «Красное и черное».

Это было единственное, чем Рене позволяла себе похвастать. Но в данном случае это была полуложь-полуправда. Правда состояла в том, что она и в самом деле откладывала деньги на покупку классиков из дешевой серии, ложь — в том, что ее денег все равно бы не хватило на ежедневную поездку в автобусе.

— Хорошо тебе — ты книги любишь, — вздыхала Летиция, — а меня только Пьеры и интересуют… — И в ожидании автобуса еще раз, напоследок, распространялась о своих отношениях с любовником, оставляя на прощание самое важное — их тайные встречи на квартире, нанимаемой для этого предприимчивым юношей. Летиция не договаривала главного, но так красноречиво о нем умалчивала, столь выразительно останавливалась среди разговора, что паузы звучали убедительнее самого обнаженного повествования. Эти откровения не волновали Рене, она не завидовала подруге. Она понимала их скорее умом, чем сердцем, они были лишены для нее опытной осязательности: насколько Летиция щеголяла своей осведомленностью и хладнокровием в любовных делах, настолько же Рене не была посвящена в них и была невинна душою; но и в этом они тоже были схожи — как сходятся крайности и противоположности одного явления.

Однажды Летиция повторила свою просьбу — проводить ее до места свидания с Пьером. Глядела она при этом необычайно сердито. Рене завела старую песню о домашних делах и своей занятости, но Летиция нетерпеливо прервала ее:

— Сегодня вправду нужно. Пьер мой чудит — сам хочет этого. Почему, не знаешь? — и глянула искоса.

Рене опешила.

— Откуда мне знать? Я его не видела никогда.

— Да?.. — Летиция одумалась. — А я уж бог знает что подумала. Я ему про тебя рассказывала — решила, хочет теперь с тобой встречаться… Приходи, говорит, с Рене, а сам так и трясется. От страха, что ли… И на работу, говорит, не приходи, — припомнила она еще. — Я к нему в мастерскую прихожу — договариваться через окошко о свиданиях: меня там все знают… Архитектор, наверно, разозлился. Но зачем на квартиру вдвоем ходить? Непонятно…