История моего самоубийства - [154]

89. Когда люди не спят, им приходится жить

— Там кто-то молчит! — дернула дверь Габриела, и из тетради я мгновенно вернулся в сортир. — А может просто замок заклинило?

Растерявшись, я спустил воду в бачке и, смыв в голове что наследил в тетради, отодвинул защелку.

— Это вы? — удивилась Габриела. — Что это за привычка не отзываться?! Я стучу, а вы молчите, как мох в лесу!

— Что?! — рассердился я. — Люди тут сидят не для упражнений в отзывчивости, а во-вторых, откуда это: «как мох в лесу»?

Опомнившись, Габриела снова смутилась и сказала:

— Извините, я взволнована, а слова как раз из вашей тетради: я ее слегка полистала, когда несла от Краснера… А стучусь, чтобы… Я испугалась, а главное — мисс Фонда… Ну, ей надо попользоваться, — и посторонилась, открыв мне вид на стоявшую за ней Джессику.

— Извините, — пролепетала Джессика и прикрыла губы с размазанной сиреневой помадой. — Это я виновата.

— Просим, госпожа Фонда, — пролепетал я и протиснулся между Габриелой и Джессикой, ощутив тяжелую мякоть обоих бюстов.

Джессика юркнула в туалет, а я сказал Габриеле:

— Что с вами? У вас какой-то странный взгляд…

Она перевела его на меня и проговорила:

— Даже не знаю как сказать… Да и не стоит, наверное… Одним словом, я разочарована что ли…

— Признак юности! — объяснил я. — Меня мало что обижает…

Габриела выждала паузу и решилась сказать правду:

— Я хочу сказать правду.

Сердце мое екнуло, потому что правда пугает.

— Не буду только называть имен — и не требуйте.

— Нет, — обещал я, — не буду. К чему вообще имена?

Она снова помялась, но, наконец, отвернулась и сказала:

— Я не поверила глазам! Ей-богу, не поверила! Потому что, если поверишь, то что же, извините, получается? Что?

— Не знаю, — признался я. — Никто, наверно, не знает.

— Как же не знаете?! Это конец цивилизации!

— Правда? — спросил я.

— Да, крах! — согласилась она с собой. — На борту самолета!

— На борту? — переспросил я. — Прямо на борту?

Она кивнула, и я стал гадать — что же все-таки прямо на борту произошло более поразительное, чем произошедшая смерть.

— Неужели… — начал я и пристроился к направлению ее взгляда. — Неужели кто-то с кем-то… Я не спрашиваю — кто!

Габриела вскинула голову и резко ею кивнула:

— Уже нет! Но да! Трахались! И я видела это сама!

Через минуту, проверив свои выводы, я их огласил:

— С другой стороны, Габриела, может быть, никакого краха в этом нет, понимаете? Может быть, это не конец, а просто, ну — как вам сказать? — два человека трахались себе спокойно на борту самолета. А может быть, и не спокойно, — я не знаю, я же не видел… Просто трахались и все. Они же не пилоты, им не надо следить за курсом.

Она задумалась. Думала долго, и мне захотелось ей помочь:

— Давайте подумаем вместе: когда люди не спят, им приходится жить, правильно? Ну, а когда живешь, приходится делать всякое! А какая разница где, если не спишь, а живешь, правильно?

— Вы правы, — закивала она. — Но все-таки поразительно!

— Здесь вы как раз ошибаетесь, — огорчил я ее. — На свете ничего поразительного нет. И знаете почему? Потому, что на свете все поразительно! Правильно?

Я произнес это с очень серьезным видом, но сперва Джессика за дверью шумно спустила в бачке воду, а потом Габриела вдруг вскинулась и громко же рассмеялась:

— Забудьте все это, ей-богу! И возвращайтесь на место!

…Пробираясь к моему месту у окна, я лихорадочно пытался представить как, где и кто осмелился трахаться прямо на борту. Опускаясь в свое кресло и пребывая в полном смятении, объявил:

— А я вот возьму и снова не застегнусь!

Профессор Займ промолчал, и я повернул к нему голову; не потому, что он не ответил, а потому, что время от времени головою нельзя не вращать: рядом в кресле сидел не Займ, а другой живой человек — Мэлвин Стоун! Все на нем как и было раньше; не хватало лишь галстука цвета датского шоколада и твидового пиджака из верблюжьей шерсти, который, правда, покоился у него на паху.

— Мистер Стоун?! — проверил я.

— Очень рад вас видеть! — улыбнулся он.

— Нет, это я вас рад видеть! — разволновался я. — Вы уже не там? — и ткнул пальцем вверх.

— Нет, я уже здесь! — и хлопнул по подлокотникам.

Займ — в конце ряда — высунулся вперед и улыбнулся мне:

— А вас долго не было!

— Знаю, — согласился я. — Я отсутствовал.

— А мы уже садимся, — не унимался Займ.

— Знаю и это, — кивнул я, думая о Стоуне. — Как вы себя чувствуете, мистер Стоун?

— А он в завидном настроении! — подхватил Займ.

— Если я не умираю, я всегда в завидном настроении! — рассмеялся Стоун. — У меня было несколько инфарктов, но в промежутке я всегда здоров и всегда в завидном настроении!

— Такого не бывает! — огрызнулась вдруг старушка с бородавкой. — У меня печень, и я это всегда чувствую. Если есть проблема, она есть — пока ее не решишь! А некоторые проблемы вообще не поддаются решению!

— Такого тоже не бывает! — вмешался сзади «спаситель еврейства» Джерри Гутман. — Нету проблемы, которую не решить!

Его продолжавшееся существование меня взбесило:

— Абсолютная чепуха! Глупые люди думают, будто проблемы существуют, чтобы их решать и будто их можно решить. Никто никаких проблем не решает. Люди просто иногда живут дольше, чем проблемы, а иногда нет.