История меня оправдает - [2]

С этого самого момента и стало, как карточный домик, разваливаться здание гнусной лжи, воздвигнутое правительством по поводу действительных событий. В результате этого господин прокурор, понявший, насколько нелепо было держать в заключении всех обвиненных в том, что они были вдохновителями восстания, немедленно потребовал их временного освобождения.

После дачи показаний во время первого заседания я попросил разрешения у суда покинуть скамью подсудимых и занять место среди адвокатов–защитников. Это мне действительно было разрешено. Я приступил к выполнению миссии, которую считал наиболее важной в этом процессе: окончательно разоблачить трусливую, бесстыдную, вероломную и коварную клевету, которую использовали против наших борцов; неопровержимо доказать, какие страшные и отвратительные преступления были совершены в отношении пленных: показать перед лицом всей нации, перед лицом всего мира ужасающее несчастье этого народа, страдающего от самого жестокого и бесчеловечного гнета за всю его историю.

Второе заседание суда состоялось во вторник, 22 сентября. Хотя к тому времени были допрошены всего десять человек, из их показаний стала ясна картина убийств, совершенных в районе Мансанильо, за которые, и это тоже было доказано и занесено в протокол, непосредственная ответственность падала на капитана, командовавшего находившимся там военнм постом. А предстояло еще допросить триста человек. Что же получилось бы, если бы я, располагая таким количеством собранных фактов и доказательств, приступил к допросу перед судом самих военных, ответственных за эти события? Разве могло правительство разрешить мне сделать это перед многочисленной публикой, присутствовавшей на судебных заседаниях, в присутствии корреспондентов газет, адвокатов всего острова и лидеров оппозиционнх партий, которых правительство имело глупость посадить на скамью подсудимых, чтобы они могли хорошо слышать все, о чем шла речь? Правительство предпочло бы взорвать здание суда со всеми находящимися в нем судьями, чем допустить это! 

Тогда-то у них и возник замысел manu militari не дать мне возможности участвовать в судебном разбирательстве. В пятницу, 25 сентября, поздно вечером, то есть накануне третьего заседания суда, в моей камере появились два тюремных врача. Они были явно смущены. «Мы пришли обследовать тебя»,- сказали они мне. «Кто это так беспокоится о моем здоровье?»- спросил я. На самом же деле, стоило мне только их увидеть, как сразу стала ясна цель их визита. Врачи оказались людьми благородными, они сразу же сказали мне правду. Оказывается, в тот же вечер в тюрьме побывал полковник Чавиано, который заявил им, что я своими выступлениями «в суде наношу огромный ущерб правительству», что они должны подписать документ, о том, что я якобы болен и, следовательно, не могу присутствовать на заседаниях суда. Врачи сказали также, что они готовы отказаться от своей должности и даже подвергнуться преследованиям, что они предоставляют мне решать и вручают свою судьбу в мои руки. Мне было тяжело просить этих людей, чтобы они жертвовали собой, но в то же время я никоим образом не мог согласиться, чтобы осуществились подобные замыслы. Я предоставил им решать по велению их совести и сказал только: «Вы должны знать, в чем заключается ваш долг; свой я хорошо знаю».

После ухода из камеры врачи подписали документ. Я знаю, что они сделали это, движимые добрыми побуждениями, считая, что это была единственная возможность спасти мне жизнь, которая находилась под большой угрозой. Я не давал обещания хранить в тайне этот разговор; для меня важна только правда, и если, сообщив правду, я тем самым причинил ущерб этим двум хорошим специалистам, я тем не менее поставил их честность вне всякого сомнения, а это гораздо более ценно. В тот же вечер я написал письмо в суд, в котором разоблачил план, подготовленный властями, и потребовал вызова двух судебных врачей, которые удостоверили бы, что я вполне здоров. В этом письме я заявил, что если для спасения моей жизни я должен согласиться на подобную уловку, то я предпочитаю тысячу раз расстаться с ней. Чтобы не было никакого сомнения в моей готовности бороться даже в одиночку против этой подлости, я в своем письме привел слова Учителя: «Справедливое дело, даже запрятанное в глубинах пещеры, сильнее армии». Это письмо, как известно суду, было представлено доктором Мельбой Эрнандес на третьем заседании суда 26 сентября. Мне удалось передать ей письмо, несмотря на жесткую охрану, которой я подвергался. В связи с этим письмом, разумеется, немедлено были осуществлены репрессии: доктора Эрнандес изолировали, а меня, ибо я и так уже был изолирован, поместили в самый отдаленный угол тюрьмы. Начиная с этого момента все обвиняемые, перед тем как направиться в суд, подвергались тщательному обыску.

Судебные врачи пришли ко мне 27 сентября и удостоверили, что у меня прекрасное здоровье. Однако несмотря на неоднократные требования суда, меня не приводили ни на одно заседание суда. К этому надо добавить, что все эти дни неизвестные лица распространяли сотни фальшивых листовок, в которых содержались призывы похитить меня из тюрьмы,- глупое алиби для того, чтобы физически уничтожить меня «при попытке к бегству». После того как эти планы провалились благодаря их своевременному разоблачению со стороны бдительных друзей, а фальшивое медицинское свидетельство стало достоянием гласности, у них не оставалось иного способа восприпятствовать моему присутствию на суде, кроме открытого и наглого неисполнения распоряжений суда.