История любви одного парня - [80]

что ты хочешь дать мне.

– Нет причин в моем желании подарить тебе мои чувства, – мне на самом– то деле

смешно от этого. – Просто это то, что я чувствую.

Он смотрит на меня, как на больного.

Как будто не верит мне.

– Я люблю тебя за то, кто ты есть, не за твой румянец, твои глаза или то, что ты

заставляешь меня испытывать, когда прикасаешься ко мне, – говорю я, и он снова краснеет. – Все,

что я люблю в тебе, никуда не исчезнет, когда ты уедешь в свой книжный тур, и никуда не

исчезнет, когда ты уедешь на миссию. Я все еще буду здесь, и я все еще буду думать обо всем

этом. Я все равно буду работать над этим, чтобы стать лучшим человеком, лучшим другом,

лучшим сыном. Я все равно буду думать – каково было бы стать лучшим парнем для тебя. А ты

будешь на миссии, думая о том, как сильно не хочешь быть геем.

Он злится, могу сказать. Мой первый инстинкт – пожалеть, что я не могу забрать свои

слова обратно, но он исчезает, как дым, когда реальность доходит до меня: я был серьезен в

каждом слове, которое произнес.

– Я не буду думать… – начинает он, но затем отворачивается, его челюсть подрагивает от

злости.

– Так это все? – спрашиваю его. – Мы достигли предела того, что ты хочешь отдавать?

Она качает головой и говорит:

– Ты хочешь, чтобы я был тем, чем не являюсь.

Чем. Не кем, а чем.

– Я только хочу, чтобы для тебя было нормально то, кто ты сейчас. Я знаю, что не

единственный здесь испытываю чувства.

Он прицеливается и стреляет, его лицо – маска спокойствия.

– Думаю, нам нужно расстаться, – Себастиан замолкает, наблюдая, как каменеют мои

органы и крошатся внутри. – Это больше не правильно.

***

Остаток дня трудно объяснить.

Я ушел сразу же после вырвавшихся из его рта слов, и даже сейчас я действительно не

помню, что делал. Может, сходил к озеру. Ездил кругами, кругами, кругами.

Когда становится темно, и мой телефон светится миллионами сообщений от Отти и ни

одним от Себастиана, я разворачиваю машину, тихо паркуясь на тротуаре у ее дома.

Я никогда раньше не замечал, что в ее комнате пахнет ванильными свечами, и что от ее

лампы идет успокаивающее голубое свечение. Я никогда не замечал раньше, как поэтапно она

обнимает. Она обхватывает меня руками, а затем сжимает, а затем сжимает еще крепче, и в моей

голове мы смещаемся на иной уровень комфорта, от «эй, что случилось» до «Таннер, поговори со

мной» и «Боже мой, что стряслось?»

А затем мы достигаем еще одного уровня, потому что она уговаривает меня. Ее ладони на

моем лице – я плачу, я не знал – а она сцеловывает мои слезы, а я бормочу. Я признаюсь, что мы с

Себастианом были вместе. Я рассказываю ей о том, что случилось, как он все закончил, каким

ничтожным я себя чувствую.

Ее губы около моих, на моих, открываются от удивления, а потом от нечто большего.

Я облажался.

Вот где я уничтожаю все.

Глава 18.

Не знаю, что я творю. Я определенно не должен быть здесь. У меня красные глаза, а

волосы в беспорядке. Я все еще был в одежде, в которой спал, за исключением (а) я принял душ в

ту же секунду, как приехал домой и (б) я все равно не спал. Я разбит.

Я сканирую взглядом коридор по пути к ее шкафчику. Обычно ее легко вычислить в толпе.

Ее рыжие волосы – всполох огня в океане синего и джинсового, а ее голос может донестись от

одного конца школы до другого, как ни у никого из моих знакомых.

Ничего.

Я кручу круговую шкалу на ее шкафчике, вправо, влево, и снова вправо, только чтобы

увидеть, что ее пальто и рюкзак тоже отсутствуют.

Твою мать.

Звенит звонок, и ученики расходятся по классам, и коридор медленно пустеет. Адреналин

смешивается со страхом, пока я стою в коридоре, предвидя мягкий стук обуви нашего директора

по линолеуму. Я должен быть на Современной литературе – с Отти, которая так и не перевелась

на Шекспира. Я захожу в класс, оглядываюсь достаточно для того, чтобы заметить ее пустующий

стул, и разворачиваюсь. Я собираюсь прогулять и будь что будет, потому что слишком психую и

беспокоюсь, чтобы сидеть и обсуждать Джеймса Фрея и его фальшивую драму.

Но домой идти не хочу. У моего отца сегодня выходной, и даже несмотря на то, что мне

все равно придется поговорить с родителями, я не готов видеть этот взгляд – разочарование,

смягченное жалостью – который скажет мне, что они знали, что все так и будет, что это был всего

лишь вопрос времени, перед тем как все взлетело на воздух у меня на глазах. Я заслуживаю

каждого «я же говорил», потому что они были правы, во всем.

Наверху лестницы есть скамейка вне пределов видимости учителей и администраторов,

обходящих коридор в поисках идиотов– прогульщиков, как я, кто не достаточно сообразителен,

чтобы свалить с территории школы. Я сжимаю телефон в руке, молясь на несколько вдохов, чтобы

там что– то было, когда я включу его. Но ничего. Ни одного нового уведомления.

Отти не отвечает на звонки с прошлого вечера. От отчаяния я открываю ее контакт и