История Лизи - [8]

— Когда всё закончилось, и ты заснула, я лежал и слушал тиканье твоих часов на прикроватном столике, вой ветра за окном и понимал, что я действительно дома, что кровать, в которой рядом лежишь ты, и есть дом, и что-то, которое подбиралось всё ближе в темноте, внезапно ушло. Не могло оставаться. Его прогнали. Оно знало, как вернуться, я в этом уверен, но не могло оставаться, и вот тут я наконец-то смог заснуть. Моё сердце переполняла признательность. Я думаю, впервые я действительно испытывал признательность. Я лежал рядом с тобой, и слёзы скатывались с моих щёк на подушку. Я любил тебя тогда, и я люблю тебя теперь, и я любил тебя каждую секунду между тогда и теперь. И мне без разницы, понимаешь ли ты меня. Понимание сильно переоценивают, но никто в достаточной степени не чувствует себя в безопасности. А я никогда не забывал, какую ощутил безопасность, когда та тварь ушла из темноты.

— Премией отца был поцелуй.

Теперь эту фразу Лизи произнесла вслух, и пусть в рабочих апартаментах было тепло, по её телу пробежала дрожь. Она всё ещё не знала, что означает эта фраза, вроде бы достаточно хорошо помнила, когда Скотт сказал ей, что премией отца был поцелуй, что она стала его первой и никто в достаточной степени не чувствует себя в безопасности: перед тем, как они поженились, она дала ему всю безопасность, какую только могла дать, но этого оказалось недостаточно. В конце концов тварь Скотта таки вернулась к нему, тварь, которую он иногда видел в зеркалах и стаканах для воды, тварь с огромным пегим боком. Длинный мальчик.

2

Лизи со страхом оглядела комнату, задавшись вопросом, а наблюдает ли сейчас эта тварь за ней.

Лизи открыла «У-Тенн Нашвилл. Обзор событий 1988». Корешок треснул, как револьверный выстрел. От неожиданности она вскрикнула и выронила книгу. Потом рассмеялась (искренне, пусть в смехе и чувствовалась дрожь): «Лизи, ты чокнутая».

На этот раз из книги выпал сложенный газетный листок, пожелтевший и ломкий на ощупь. Развернув листок, она увидела фотографию крайне низкого качества с подписью под ней. Фотография запечатлела молодого человека лет двадцати трёх, который выглядел гораздо моложе благодаря изумлению, написанному на лице. В правой руке он держал серебряную лопатку с короткой ручкой. На лопатке были выгравированы слова, которые на фотографии не читались, но Лизи их помнила: «НАЧАЛО, БИБЛИОТЕКА ШИПМАНА»

Молодой человек… ну… таращился на эту лопатку, и Лизи знала, не только по выражению лица, но и по неуклюжести его долговязой фигуры, что он понятия не имеет, а что, собственно, у него в руке. Это мог быть артиллерийский снаряд, японское карликовое дерево, счётчик Гейгера или китайская фарфоровая свинка-копилка с прорезью на спине для монеток; это мог быть искусственный член, амулет, свидетельствующий об истинности любви, или шляпа в форме колпака из шкуры койота. Это мог быть пенис поэта Пиндара. Нет, нет, этот молодой человек точно не понимал, что видел перед собой. Лизи могла поспорить, что он не отдавал себе отчёта и в том, что за его левую руку ухватился мужчина, также застывший в море точек плохого разрешения, словно пришедший на бал-маскарад в костюме дорожного копа: без оружия, но с портупеей через грудь и, как сказал бы Скотт, смеясь и округляя глаза, с «та-а-кой большущей бляхой». И губы мужчины разошлись в большущей улыбке, улыбке облегчения («Слава тебе, Господи»), которая говорила: Сынок, тебе больше никогда не придётся покупать выпивку в любом баре, где я окажусь, если у меня будет в кармане хоть один доллар. А на заднем плане Лизи видела Дэшмайла, маленького гадкого южанина, который убежал. Роджера Т. Дэшмайла, вспомнилось ей, и большое «Т» означало «трус».

Она, Лизи Лэндон, видит счастливого копа из службы обеспечения безопасности кампуса, пожимающего руку молодому человеку, который всё ещё в шоке? Нет, но… возможно…

А чего гадать… нужно просто посмотреть… тебе нужна картинка реальной жизни, равноценная таким сказочным образам, как Алиса, падающая в кроличью нору, или жаба в цилиндре, управляющая автомобилем[11]? Тогда взгляни, что изображено в правом нижнем углу фотографии.

Лизи наклонилась так низко, что её нос упёрся в пожелтевшую фотографию из «Нашвилл америкэн». В широком центральном ящике стола Скотта лежала лупа. Лизи видела её там много раз, аккурат между самой старой в мире нераспечатанной пачкой сигарет «Герберт Тейритон» и самой старой в мире книжкой непогашенных зелёных купонов на скидки универмага «Сперри-и-Хэтчисон». Она могла бы взять лупу, но решила, что обойдётся. Не требовалось ей увеличительное стекло, чтобы подтвердить то, что она и так видела: половину туфли из мягкой коричневой кожи. Точнее, часть туфли из кордовской кожи, на среднем каблуке. Она прекрасно помнила эти туфли. Какие они были удобные. И она определённо надевала их в тот день. Она не видела счастливого копа или ошеломлённого молодого человека (Тони, теперь она в этом не сомневалась, того самого «Тонех, он за-ахпишет всё это»), не заметила и Дэшмайла, этого южанина-трусишку, который тут же сделал ноги. Все эти люди разом перестали для неё существовать, все до единого. К тому моменту она полностью сосредоточилась на одном человеке, на Скотте. Конечно, он находился всего в каких-нибудь десяти футах, но она знала: если не доберётся до него тотчас же, толпа вокруг не пропустит её… а если её не будет рядом, толпа может его убить. Убить своей любовью и озабоченностью. И он, должно быть, умирал. Если умирал, она хотела быть там, когда он отдаст концы. В момент его Ухода, как сказали бы ровесники её отца и матери.