История лингвистических учений - [8]

Нисколько иная ситуация сложилась в Древнем Риме, а позднее в Японии. Исходить из существования на земле единственного своего языка там не могли. Для римлян помимо латинского языка существовал еще греческий, а для японцев XVII–XVIII вв. — даже по крайней мере два, помимо своего: китайский и санскрит. Так же и для Махмуда Кашгарского помимо своих тюркских языков, явно понимавшихся им как диалекты, был и арабский. Однако такое знание не вело к сопоставлению языков. О чужих языках если и вспоминали, то лишь с оценочной точки зрения: при становлении традиции или ее варианта появляется желание доказать, что свой язык лучше или по крайней мере не хуже других, признаваемых за настоящие языки. Так, упомянутый выше Мотоори Норинага доказывал, что наличие небольшого числа слогов (точнее, мор, см. ниже) в японском языке — свидетельство его совершенства, а многочисленные слоги китайского языка и санскрита неправильны и похожи на звуки животных. Становление национальной традиции или ее варианта обязательно связано с переносом чужих понятий и методики анализа на свой собственный язык. У тюркских народов этот процесс быстро прервался, у римлян и японцев он развился до той степени, когда уже можно было не обращать внимания на соответственно греческий и китайский языки.

Итак, каждая традиция в древности и средневековье стремилась к обособлению, полностью или частично игнорируя языки иных этносов и культур. Изменение такого подхода произошло лишь в Европе при переходе от Средних веков к Новому времени, этот процесс мы разберем в следующей главе.

Синхрония — диахрония

Все традиции подходили к объекту своего изучения, выражаясь современным языком, строго синхронно. Многие описания, например у Панини, просто не предусматривают выход за пределы одной системы. Но даже если этого не было, все равно представление об историческом изменении языка не было свойственно ни одной из традиций. Язык понимается как нечто существующее изначально, обычно как дар высших существ. Скажем, для арабов Коран не сотворен, а существует извечно; Мухаммед лишь воспроизвел его для людей. Следовательно, извечен и арабский язык, на котором создан Коран, и он не может меняться. У других народов существовали предания о творении языка, иногда с участием человека, как в Библии, но все равно после творения язык уже существует как данность и уже не может измениться.

Тем не менее грамматисты не могли не заметить, что язык (даже язык культуры) меняется. Всегда наблюдались большие или меньшие расхождения между языковым идеалом и реальной языковой практикой. Это однозначно расценивалось как порча языка. Человек не может изменить или усовершенствовать божий дар, но может полностью или частично его забыть или испортить.

Именно в связи с этим едва ли не во всех традициях появлялись этимологии. Вообще, любовь к этимологизированию была свойственна очень многим народам на ранних этапах развития, однако научная этимология не существовала вплоть до XIX в. Первоначально эта дисциплина вовсе не понималась в историческом смысле как восстановление происхождения слова. Задача ученого состояла в том, чтобы очистить язык от наслоений, созданных людьми, и вернуться к языку, сотворенному богами. Этимон — не древнейшее, а «истинное» слово, всегда существовавшее и существующее, но по каким-то причинам временно забытое людьми; цель этимолога — восстановить его.

Как уже говорилось, очень часто язык культуры представлял собой нормированный вариант более раннего состояния языка, более поздняя стадия развития которого употреблялась в быту. Однако латынь и средневековые романские языки, классический арабский и арабские диалекты, бунго и разговорный японский и т. д. понимались не как разные стадии развития языка, а как престижный и непрестижный его варианты. Как отмечал М. Токиэда, в Японии подобная точка зрения господствовала еще в 40-е гг. XX в. Задачей ученого было не допускать в «возвышенный» язык проникновения элементов «вульгарного» языка. Лишь немногие языковеды, в частности Ибн Джинни, признавали, что язык не создан сразу, и допускали возможность создания новых слов. Однако и Ибн Джинни допускал языковые изменения только в лексике, но не в грамматике.

Идея историзма появилась только в Европе и лишь на более позднем этапе, чем даже идея о сравнении языков. Еще «Грамматика Пор-Рояля» XVII в. была чисто синхронной. Только с XVIII в., о чем будет сказано ниже, появился исторический подход к языку, ставший в XIX в. господствующим.

Отношение к норме

Этот вопрос тесно связан с предыдущим. Традиции также обнаруживают здесь большое сходство при отдельных различиях, обусловленных культурными особенностями и степенью отличия языка культуры от разговорного. Нормативный подход к языку господствовал во всех традициях.

На ранних стадиях развития некоторых традиций (античность, Древний Китай), когда между разговорным и письменным языком больших различий не было и не существовал особый сакральный (священный) язык, вопросы нормы, хотя безусловно и были актуальными, решались чисто эмпирически, без выделения какого-либо строгого корпуса нормативных текстов. Филологическая деятельность также могла прямо не связываться с нормализацией: александрийские грамматисты толковали Гомера, но следовать языку его жестко не предписывалось.