История Константинопольских соборов IX века - [33]

После этого произносит речь один из наиболее ученых фотиан Захария Халкидонский, любимый ученик Фотия. Речь была направлена против папы и его определений касательно фотиан. Оратор раскрывал ту мысль, что церковные правила выше определений патриархов, не исключая и папы, и что если папа или кто другой поступают вопреки церковным правилам, следовать подобного рода определениям не должно. В частности, оратор Захария старался доказать, что папы далеко не непогрешимы в своих определениях и что, в особенности, основания, по каким папа Николай отвергал законность Фотия как патриарха, не заслуживают внимания.[236][237]

[238]Речью Захарии император, разумеется, остался недоволен. Он сказал, что в деле фотиан высказались все патриархи и против их определений идти нельзя, и с видимым раздражением, обращаясь к ним, проговорил: «Мы знаем, что вы не больше, как миряне; мы призвали вас не затем, чтобы вы лаяли (latrare) на нас и городили вздор; все ваши слова ложь и обман». Некоторые из фотиан при этом сказали: «Этого и дьявол не решался сказать».[239] Затем император повел с некоторыми фотианами речь о вещах, мало имевших связи с предыдущим, вообще, речь, не отличающуюся толкостью. Он заговорил о религиозных кощунственных церемониях при императоре Михаиле [240]и о том, действительно ли отрекался Игнатий от патриаршества, — сильно заспорил об этих предметах с одним фотианином. Получалось впечатление какой–то путаницы, притом явно обнаруживалось, что император никак не мог взять верх в споре с фотианами. Рассуждая по вопросу об отречении Игнатия, император, по–видимому, отвергал факт отречения и требовал от фотианина, с которым он разговаривал, чтобы тот представил человека, через которого Игнатий возвестил Михаилу III о своем отказе от кафедры. Чтобы вывести императора из неловкого положения, легаты заметили, что нет надобности вести рассуждения с тем фотианином, с которым препирался император, так как он давно уже анафематствован римским первосвященником. Те же легаты предложили фотианам, не пожелают ли они прослушать и принять известную папскую формулу, но ответа не последовало. Тогда легаты спросили: «Нет ли между фотианами таких, которые бы получили посвящение еще от Игнатия?» Такие оказались, и легаты предложили им принять вышеуказанную формулу, но и эти епископы решительно отказались последовать приглашению.

Доселе еще оставалась без ответа речь фотианина Захарии Халкидонского, какую он произнес в защиту фотиан. Поэтому партия игнатиан сочла своим долгом подвергнуть разбору речь Захарии. В качестве оратора со стороны игнатиан выступает Митрофан Смирнский. Прежде всего он старался уличить фотиан в противоречиях и в нарушении элементарных юридических правил; он именно указывал, что сначала фотиане обратились за правосудием к папе, а потом, когда папа осудил их, они стали доказывать, что папа судит не по канонам, и отвергли его суд. В этом случае Митрофан видит нарушение юридического правила, по которому подсудимый, признавший над собой судью, обязан подчиняться его решению. Правило, заметим, не спорное, но непонятно, когда же это фотиане обращались к папскому суду? Разве они были когда в положении подсудимых, нуждавшихся в оправдании? Конечно, Митрофан разумеет тот случай, когда Фотий извещал папу, как патриарха, о своем восшествии на константинопольскую кафедру; но разве Фотий это сделал из желания защиты папской, а не по общепринятому обычаю, по которому новый патриарх извещал прочих патриархов о своем вступлении на вакантную кафедру? В дальнейшей речи Митрофан старается разобрать аргументы Захарии и опровергнуть их.[241] В общем, речь Митрофана производила впечатление основательной и содержательной. Конечно, это невыгодно было для партии фотиан, и Захария Халкидонский хотел было отвечать на речь Митрофана, но ему было это воспрещено. Легаты сказали: «Мы уж довольно наслушались их суетных речей; фотиане должны отказаться от своих попыток извинить свои дела греховные» (Пс. 140, 4), и если они хотят предохранить себя от анафемы, то должны подчиниться собору. Призыв легатов не нашел себе отклика в сердцах фотиан, что и естественно.

После этого была прочитана длинная речь императора к собору. Вот, в главных чертах, ее содержание: император рисует в высшей степени печальную картину положения Византийской Церкви, положения, которым будто бы она обязана фотианскому расколу; потом он указывает, что с целью уврачевания зла и собран был этот собор. Император замечает, что для того чтобы дать собору полную свободу в деятельности, он не являлся на первые заседания; он говорит, что его единственным желанием было вести дело против заблуждающихся с любовью и добротой, так, чтобы никто из них не впал в погибель. Собор, заявляет император, действуя в видах возвращения заблудших овец, должен был поступать, не только руководствуясь ревностью Финееса, но и мудростью Соломона; в заключение говорилось об упорстве фотиан. Латинские писатели очень восхваляют эту речь императора и говорят, что она «более приличествует епископу, чем императору», что она «достойна вечной памяти и должна быть начертана золотыми буквами».