История ислама. От доисламской истории арабов до падения династии Аббасидов - [102]

Мусанна вынужден был очистить Хиру ранее приближения царского войска; Рустем занял город и разбил свой лагерь неподалеку от города, у местечка Кадесия. Целых четыре месяца простоял он бездеятельно в виду мусульман. Между тем те пополняли ежедневно свои ряды прибывающими из Аравии новыми отрядами. Рассказывают, будто персидский главнокомандующий предпринял поход против своего желания. Жалобы жителей Междуречья на хищнические набеги, совершаемые беспрепятственно бедуинами по всем направлениям, сделались до такой степени частыми, что царь Иездегерд и его приближенные вельможи потеряли всякое терпение. Переносить такой позор действительно было тяжело, и армия тронулась в поход по прямому царскому повелению. И теперь, вероятно, Рустем поджидал прибытия некоторых ополчений из отдаленнейших провинций; этим только и можно объяснить более или менее правдоподобно непонятную остановку движения против армии Са’да. Подобно тому, как вначале персам повредило то обстоятельство, что они слишком долго принимали вторжение Халида за один из тех простых арабских набегов, ради добычи повторявшихся периодически с незапамятных времен, и думали с ним справиться относительно легко, так и в настоящее время стремление персов преодолеть всякое сопротивление нагромождением подавляющего числа войск послужило им же на погибель. Нерешительность действий вообще, как прямое следствие вмешательства двора в образ ведения войны Рустемом, усугублялась еще бездеятельностью самого вождя, которая придавала все более уверенности ежедневно увеличивавшимся по числу арабам. А тут еще, как на беду, в момент, решающий судьбу сражения, появились свежие сирийские войска. Наступило нечто роковое, перед чем слепо, без сопротивления, склоняются и люди, и государства.

Лучшие силы обеих великих наций стояли здесь, при Кадесии, друг против друга, в 16 г. (637). Вокруг знаменитого старинного сассанидского знамени из леопардовой кожи сплотился цвет персидского рыцарства в густых эскадронах, закованных в броню. Впереди их выстроились 30 боевых слонов, а далее, кругом, волновалось бесконечное, так по крайней мере казалось арабам, войско. В самой середине, на драгоценном престоле, восседал Эранспахпат (государственный полководец) Рустем, дабы взирать на дела своих героев, подобно Ксерксу на берегу Аттики, напротив Саламина. С другой стороны виднелось целое полчище старейших и ближайших сподвижников пророка; меж ними выдавались 99 участников при Бедре, 310 клявшихся в верности при Худейбие и 300 присутствовавших при занятии Мекки[160]. В особенности достойно внимания то, как Са’д расположил свое войско. В основу он положил, конечно, подразделение по племенам, ибо усердное соревнование между ними и составляло всегда главную побудительную причину их храбрости. Среди племен же, для облегчения тактической их подвижности, поставлен был над каждыми 10 человеками отдельный предводитель. Сам главнокомандующий, по печальной случайности, не мог принимать участия в сражении; тяжкая болезнь приковала его к валам Кудеиса, маленькой крепости, построенной на одном из каналов Евфрата. Оттуда вынужден он был распоряжаться боем. Арабам было это, конечно, не по нутру; они привыкли видеть своего полководца в самом разгаре битвы, ждали этого особенно от Са’да, такого «неустрашимого под свистом стрел». Весьма, однако, возможно, что так именно было лучше. Он мог теперь обратить все свое внимание на общий ход сражения, а при столкновении таких внушительных количеств войск[161] не так-то легко было отдать себе отчет в происходившем. О ходе сражения до нас также, к сожалению, дошли крайне скудные известия. Из множества разных преданий можно, конечно, понабрать достаточно отдельных данных, и вот из этих-то кусочков приходится восстановить так или иначе общую картину. При этом нельзя не заметить, что остается под большим сомнением, продолжалось ли сражение 3 или 4 дня. О начале его по древнейшим источникам рассказывается также различно и совершенно противоречиво. Наконец, во всех разнообразных известиях ощущается ясное стремление приписать главную заслугу решительного удара[162] то тому, то другому герою; приходится поэтому старательно исключать все подобные односторонние сказания. Вообще можно положительно сказать одно только, что вначале ярко выступило неравенство борьбы. Несмотря на выказанные чудеса храбрости, бой долго не склонялся в пользу арабов, даже и тогда, когда на второй или третий день прибыли сирийские войска. Сражение все так же оставалось по-прежнему нерешительным. Затем последовала памятная роковая ночь, в которую произошло случайное столкновение, среди глубокого мрака, где-то на конце поля битвы. Возгорелся беспорядочный ожесточенный бой, шум произвел неизгладимо тяжкое впечатление на дух всех прислушивающихся к нему издали. Ночь эту зовут и поныне «ночью грохота». При утренних сумерках борьба возобновилась по всей линии. Подымается сильный вихрь, целые облака песка несутся на персов; в отчаянной борьбе Рустем сражен[163]. Победа склоняется окончательно на сторону арабов.

Между всеми славными деяниями, украшающими страницы истории героического периода ислама, «день Кадесии» более всех пришелся по душе арабам. Для них это событие имеет значение окончательной решающей победы ислама над целым светом неверных, так как сам пророк предрек: «Отныне белый дом Хосроя предан на разграбление правоверным». Вот почему предание разукрасило именно этот день богатейшим венком сказаний, в ином и более радостном духе, чем даже дни битв посланника божьего. В то время как прежде при описании сражений расслабленная фантазия богословов, ищущих везде чудес, прибегала к нагромождению безвкусных сказок, набожно передаваемых с наслоением новых хвастливых вымыслов лживыми устами лицемеров, тут мы сразу переносимся при описании богатырских схваток при Кадесии в совершенно иной мир. Снова овевает нас свежее утреннее дуновение живительного воздуха пустыни, мы слышим как бы продолжение жизнерадостных, воинских песней поэтов доисламского времени. Пред нами вырисовывается, как живой, образ дикого Мугиры Ибн Шу’бы, посланного к Рустему накануне сражения для переговоров, не имевших, впрочем, никаких прямых последствий. Побуждаемый безграничной спесью свободного араба, он входит, к ужасу стоявших кругом персидских рыцарей, прямо на престол, с намерением сесть рядом с государственным полководцем, считая себя нисколько не ниже пышного Эранспахпата. А вот Асим Ибн Амр со своими темимитами, кидающийся бесстрашно на ужасных слонов. Арабы убивают вожаков стрелами, живо перерезывают широкие подпруги, и укрепленные на них башенки рушатся вместе с сидящими в них вооруженными воинами. Рассвирепевшие, никем более не руководимые звери бросаются на свое же войско. Полюбуйтесь также на этого молодца — вот он, Аль-Ка’ка, сын Амра, из того же племени Темим, любимейший герой позднейших саг, мчится во главе авангарда сирийских войск, спешащих на помощь к воинам божиим. В самый роковой момент он оказывает чудеса храбрости и самолично изрубает мечом 30 персов. Глядите, вот Тулейха, когда-то разыгрывавший из себя жалкую роль пророка племени Бену Асад. Он врывается в полночь в неприятельский лагерь с небольшой кучкой людей и крошит без разбору направо и налево. Великолепен был и Амр Ибн Ма’дикариб, отчаянный рубака, некогда разбойничавший в Йемене. Бесстрашно налетает он на стройные ряды персидских всадников, громадными ручищами своими срывает с седла первого встречного, бросает обезоруженного к себе на луку и громко взывает: «Это я, отец Саура. Ну-ка, ребята, сделайте по-моему!» Затем он порывисто бросается на первого слона, отрубает ему одним взмахом хобот и кричит своим людям: «По хоботам саблями, по хоботам бейте слонов!» Находился тут же при войске некто Абу Михджан, из племени Сакиф, плохой мусульманин: пока арабы стояли спокойно, не задирая персов, этот человек запьянствовал. По повелению набожного полководца его за это отстегали и посадили под арест, согласно строгому предписанию пророка. Когда же началось сражение, он стал неотступно молить одну из доверенных рабынь