История и сага - [5]

Патетике рыцарской и церковной литературы, доминировавшей в феодальной Европе, исландская сага противопоставляет крайнюю сдержанность выражений. Несмотря на то что многие саги чрезвычайно обширны, они никогда не бывают многословными: даже о важнейших событиях в них сообщается в высшей степени лаконично. В сагах видное место занимает диалог, но и речи героев отличаются исключительной точностью и сжатостью; слова не менее существенны, чем поступки, и диалоги нисколько не замедляют хода повествования, что составляет дополнительный контраст со средневековой латинской литературой, в которой оригинальную информацию нередко приходится с трудом выуживать из потока общих мест.

Крестьянский практический реализм саг об исландцах совершенно чужд всякой вычурности и выспренности, далек от аристократического литературного этикета, лишен приверженности к литературным штампам и сравнениям и не способен к свободному полету фантазии. Персонажи и события, упоминаемые в исландской саге, максимально близки той среде, в которой она возникла и бытовала, даже если они значительно удалены во времени: «эпоха саг» — X–XI вв. (точнее, период между 930 и 1030 г.), время записи саг — XIII в. Но по существу они не дистанцированы. Эпическая приподнятость саге не свойственна. Исландская жизнь во всей ее обыденности и напряженности раскрывается в саге прямо и непосредственно, а не сквозь призму художественных условностей и литературных традиций, столь характерных для средневековой литературы.

Хотя саги были записаны в христианскую эпоху, дух, их пронизывающий, языческий. Главная движущая сила в сагах — судьба. Только с учетом этого решающего фактора можно понять своеобразие саги как жанра. Ибо все упомянутые ее особенности — сдержанность тона, немногословность, объективность и бесхитростность повествования, «заземленность», обыденность описываемых событий — не должны скрывать от нашего взора того, что в саге дается отнюдь не некая простая «бытовая хроника». Сага, как правило, рассказывает о тех моментах жизни исландцев, когда они вплотную сталкиваются с судьбой, и когда пересекаются и вступают в конфликт судьбы разных индивидов. Это испытание судьбой нередко ставит героев перед лицом смерти, от них ожидается достойное поведение; именно в эти моменты полнее всего раскрывается сущность человека. Потому-то при всей своей «абсолютной прозаичности» саги отличаются напряженным драматизмом.[2]

Королевская сага, будучи связана с родовой сагой происхождением и обладая многими особенностями этого жанра, вместе с тем глубоко от нее отличается. У королевской саги иной сюжет. В ее основе лежат не перипетии жизни отдельных семей или родов и конфликты между ними, не эпизод из истории какого-либо уголка Исландии, ограниченный во времени, но история страны, государства, нуждающаяся в последовательном прослеживании на всем ее протяжении. Такую задачу невозможно выполнить при помощи лишь тех средств, которыми располагали авторы саг родовых. Потребность рассказать о несравненно более сложном комплексе фактов и действующих лиц, выйти за относительно узкие хронологические рамки родовой саги и охватить обширнейшие территории, на которых развертываются события «большой» истории, неизбежно ведет к трансформации жанра саги.

Прежде всего в глаза бросается размывание ее внешних границ. Королевская сага, как правило, уже не замкнута в себе: она представляет часть более обширного целого. Каждая из шестнадцати саг «Хеймскринглы» (кроме первой, «Саги об Инглингах», охватывающей легендарную историю предков норвежских и шведских конунгов) посвящена одному из норвежских конунгов, и все они, вместе взятые, образуют последовательную историю норвежского королевства с древнейших времен до последней четверти XII в. Отдельные саги сплошь и рядом не содержат экспозиции с предварительной характеристикой обстановки и действующих лиц, так как эта характеристика нередко дана в предыдущей саге, и многие персонажи переходят из одной саги в другую. Факты, о которых говорилось ранее, в последующих сагах не повторяются и не разъясняются, — предполагается, что читатель о них уже знает. В общем отдельно взятая королевская сага может быть лишена композиционной завершенности и внутреннего единства, характерных для саги родовой. Сказанное не относится к некоторым королевским сагам, например к «Саге о Сверрире», но безусловно относится к «Хеймскрингле». Более того, и сама «Хеймскрингла» не вполне завершена. Изложение оборвано в ней на том моменте истории Норвегии, с которого начинается «Сага о Сверрире», написанная ранее, — видимо, Снорри Стурлусон видел свою задачу в том, чтобы рассказать обо всех норвежских конунгах — предшественниках Сверрира, «Хеймскрингла» и «Сага о Сверрире» должны были вместе образовать некое историографическое целое. Это размывание внешних границ королевских саг усиливало их единство и способствовало более полному выявлению внутренней взаимосвязи исторического процесса.

Вместе с тем происходит и существенная внутренняя трансформация жанра саги. Создается противоречие между традиционным для саги подходом к изображению человеческих судеб и конфликтов, с одной стороны, и новыми проблемами, разрешение которых возможно только при историческом рассмотрении более обширного и разнородного материала — с другой. Это противоречие вызывается необходимостью с помощью изобразительных средств родовой саги передать уже не индивидуальные жизненные ситуации, а события, в которые втянуты большие массы, целые народы и государства. Королевская сага, несомненно, остается разновидностью саги. Но, как мы далее увидим, это противоречие создает своеобразную внутреннюю напряженность королевской саги. В аспекте социологическом оно выступает как выражение реального исторического противоречия между уходящим в прошлое родовым строем и нарождающимся и в конце концов торжествующим над ним строем классово-государственным. Идеалы и жизненные проблемы первого нашли свое воплощение в родовой саге, посвященной жизни исландцев, не знавших государства и феодализма, формирование же раннефеодального государства сопровождалось зарождением историографии, способной закрепить и восславить достигнутые новой властью успехи и описывающей историю Норвежского королевства. Но подобно тому как и само государство в Норвегии в конце XII и начале XIII в. оставалось далеко не вполне оформленным и только еще утверждалось, встречая сильнейшее сопротивление свободного крестьянства и родовой знати, и во многом вынуждено было мириться с традиционной социальной системой, так и историографический жанр складывался исподволь в недрах привычного для норвежско-исландского общества жанра саги.