История и сага - [41]

Этот сказочный рассказ «Саги об Олафе Трюггвасоне», непосредственно вплетающийся во вполне реалистическое повествование о событиях в Норвегии и других странах Севера, производит тем более странное впечатление, что завершается фактической справкой о том, какие известные люди в то время жили в разных частях Исландии. Таким образом, переход от сказки к истории совершенно внезапен и не мотивирован. Снорри был слишком большим мастером, чтобы не понимать этого контраста. Такой контраст может иметь лишь одно объяснение: Снорри создает поэтический образ независимости своей родины. Вместе с тем он сознает, что исландцы не способны с оружием в руках противостоять вторжению, их оружие — поэзия, обладающая магической силой, и ду´хи, которые сторожат скалы и берега острова.

Флотилии противников перед битвой при Хафрсфьорде

С приведенным рассказом перекликается другой, относящийся к правлению Олафа Харальдссона, однако уже не имеющий ничего сказочного. Олаф направил Торарина Нефьольфссона в Исландию с посланием, которое тот огласил на альтинге. Послание содержало предложение конунга исландцам быть его подданными и друзьями, а также просьбу уступить ему небольшой островок, или шхеру, перед входом в Эйафьорд — Гримсей. За это Олаф обещал прислать всякие ценные и полезные вещи, какие исландцы попросят. Особо конунг обращался к Гудмунду из Матрувалля, зная, что он наиболее влиятелен в этом районе. Гудмунд, однако, возразил, что он не в состоянии решить этого дела, так как островок находится в общем владении, и советовал опросить всех заинтересованных людей. Жители Северной четверти (Исландия делилась в судебно-административном отношении на «четверти») на собрании склонялись к тому, чтобы согласиться на предложение конунга, но брат Гудмунда — Эйнар, о котором говорили, что он понимает все яснее других, возразил: лучше не становиться подчиненными конунга Олафа и не платить ему податей и поборов, какие он взимает с населения Норвегии.

— Мы навлекли бы несвободу не только на себя, но и на своих сыновей и на весь наш род, населяющий страну, и никогда бы не избавились и не отделались от этой зависимости. И хотя этот конунг — человек добрый, в чем я уверен, впоследствии может случиться перемена королевской власти, так что одни конунги будут хорошими, а другие дурными. Если мы хотим сохранить свою свободу, какой пользовались со времени заселения острова, то лучше не уступать конунгу ничего, ни земельного владения, ни обещания платить налоги, что могло бы означать наше подчинение. Лучше было бы послать ему дружеские дары по нашему выбору: ястребов или коней, палатки или паруса или другие вещи, достойные того, чтобы их дарить, и было бы удачно, если б это вознаградилось дружбой.

Что касается Гримсей, то хотя он и не может никого прокормить, он мог бы быть использован как опорный пункт для войска.

— А если чужеземное войско приплывет туда на боевых кораблях, то, я полагаю, многим мужикам пришлось бы солоно.

Тогда все поняли истинное положение дел и отвергли предложение конунга Олафа (Ól. helga, 125).

Олаф Харальдссон, видимо, больше не возвращался к плану подчинения острова, и при нем, как и при его преемниках, Исландия оставалась независимой. Рассказ этот, какова бы ни была его фактическая основа и достоверность, имеет совершенно ясный подтекст: любая форма признания исландцами верховенства норвежского государя означала бы умаление той полной свободы, которой они пользовались со времени заселения острова. Воздав должное Олафу Святому, Снорри выражает неуверенность в том, что и все другие норвежские конунги будут обладать его качествами, тем более что Снорри, признавая благотворность правления этого государя для Норвегии, не скрывал крутого характера самовластного Олафа.

Однако отношение исландцев к норвежскому государству не было однозначным. Опасаясь подчинения ему своей родины, они вместе с тем хотели пользоваться милостями норвежского конунга; пребывание при его дворе явно их привлекало. Более разнообразная, менее монотонная, чем в Исландии, жизнь в Норвегии, ее города с гаванями, куда прибывали иноземные суда, с каменными строениями, правда, весьма скромными и малочисленными по тогдашним континентальным масштабам, не могли не вызывать интереса у людей с пустынного острова на краю света.[36] Но исландцы не желали выглядеть бедными провинциалами в глазах норвежцев, и в сагах постоянно подчеркиваются их независимость и гордость.

Высокое самосознание исландцев, ясно проявляющееся и в родовых, и в королевских сагах, нашло выражение и в «Хеймскрингле».

Исландцы, приезжавшие в Норвегию подчас по приглашению ее правителей, оказываются здесь окруженными почетом и вниманием. Кое-кто из них возвышается на королевской службе. Таковы, например, Хьяльти — участник ответственной и опасной миссии, посланной Олафом Харальдссоном в Швецию, или Ульф Успакссон, который состоял в большой дружбе с конунгом Харальдом Сигурдарсоном, стал его маршалом и получил от него звание лендрмана и земельные пожалования.

Снорри заботливо отмечает самые различные факты, свидетельствующие о внимании норвежских конунгов к исландцам: беседы их с приезжими; подарки, которые им делались; забота государей о крещении народа Исландии; льготы, даруемые исландским торговым людям; интерес, проявляемый в Норвегии к делам в Исландии, и т. п. Даже оценки политических деятелей Норвегии даны с учетом их отношения к Исландии. Конунг Харальд Сигурдарсон назван «большим другом» исландских скальдов.