История - [4]

Книга 2-я. Неудачное противодействие Андроника сицилийцам (1).— Его приготовления к защите Константинополя. Беспечность, роскошь, стража, собака, жестокость Андроника (2).— Добрые качества Андроника, его милосердие к бедным и заботливость о делах государственных (3).— Речь Андроника о нерадении прежних императоров (4).— Строгость Андроника обезопашивает участь несчастных, потерпевших кораблекрушение. Распоряжения Андроника, клонящиеся к упрочению общественного благосостояния. Его справедливость к подданным и строгость к притеснителям народа. Его любовь к ученым и нерасположение к богословским спорам (5).— Статуи, воздвигнутые Андроником. Возобновление храма 40-ка мучеников (6).— Жестокое намерение Андроника казнить смертью всех, заключенных в темницы, равно как и всех их родственников (7).— Приговор, составленный по этому случаю. Протест против него Мануила, сына Андроникова (8).— Андроник хочет узнать чрез волхвователей, кто будет его преемником (9).— Убиение Агиохристофорита, который хотел схватить Исаака Ангела. Исаак убегает в храм и возмущает народ (10).— Тщетные усилия Андроника остановить мятеж. Иоанн Дука домогается престола; но народ провозглашает императором Исаака Ангела. Бегство Андроника (11).— Чернь разграбляет дворец. Взятие в плен Андроника и его мучительная смерть (12).— Наружность Андроника; его образ жизни; его погребение и пророчество о его погибели (13). {X}

Никиты Хониата

История,

НАЧИНАЮЩАЯСЯ

С

ЦАРСТВОВАНИЯ ИОАННА КОМНИНА.

1. История придумана на общую для всех пользу в жизни; из нее немало выгод могут извлечь люди, стремящиеся к совершенству. Зная события давно минувшие, она и объясняет свойства человеческие, и сообщает разнообразную опытность тем, кто имеет душу возвышенную и питает врожденную любовь к добру. Осмеивая порок и превознося добродетель, она людей, склонных к добру и злу, большею частью удерживает от зла и побуждает преуспевать в добре, если только они не от постыдной привычки и не от дурных наклонностей не радят о многолюбезной добродетели. К тому же люди, вошедшие в историю, становятся некоторым образом бессмертными, хотя они заплатили дань смерти и давно уже окончили свою жизнь; потому что о них хранится хорошая или дурная слава, смотря по тому, хорошо или худо они жили. Душа их перешла в другую жизнь, и тело разложилось на свои составные части, а {1} о том, что они сделали в жизни, будут ли то дела святые и праведные или беззаконные и ненавистные, жили ли они благополучно или испустили дух в несчастии, громко говорит история. Поэтому история справедливо может быть названа также и своего рода книгой живых, и звучной трубой, которая как бы из могил воскрешает давно уже умерших и выставляет их на вид всякому желающему. Таково-то, сколько я могу сказать вкратце, значение истории! А самим занимающимся ею она столько доставляет удовольствия, что, конечно, никто не будет столь безрассуден, что почтет что-нибудь другое более приятным, чем история. В самом деле, что могли бы знать и о чем могли бы рассказывать охотникам послушать лишь люди состарившиеся, и прожившие больше Тифона*, и трехсотлетние старики, если бы они, оставаясь еще в живых, расшевелили свою память и отрыли в ней дела давно минувшие, то самое расскажет и любитель истории, хотя бы он еще не вышел из возраста юноши. Посему-то и я не решился пройти молчанием столь многих и столь важных событий, которые совершились в мое время и несколько раньше и которые достойны памяти и повествования. И вот эти-то события я и делаю известными потомству в настоящей моей книге. {2}

А так как и сам я очень хорошо понимаю, да и другие легко могут сообразить, что история чуждается, как несоответственного ей, повествования неясного, с выражениями околичными и периодами запутанными, а, напротив, любит изложение ясное, не только как сообразное со словами мудрого, но и как особенно ей приличное, то, надеюсь, мое сочинение не совсем будет чуждо и этого достоинства. Я вовсе не заботился о рассказе пышном, испещренном словами непонятными и выражениями высокопарными, хотя многие очень высоко ценят это или, вернее сказать, оставляют прошедшее и настоящее и долго упражняются в этом, как будто бы в каком-нибудь особенно важном деле. Напротив, я и в этом отношении всегда предпочитал поступать согласно с требованиями истории и не любил делать ей насилие или совсем выходить из ее пределов. Ей больше всего противна, как я уже сказал, речь искусственная и неудобопонятная, и напротив, она очень любит повествование простое, естественное и легкопонятное. Имея главной целью истину и совершенно чуждаясь ораторского красноречия и поэтического вымысла, она отвергает и то, что составляет их отличительный характер. Но так как, с другой стороны, при всей своей важности и достопочтенности история любит, чтобы ею занимались и землекопы, и кузнецы, и люди, покрытые сажей, желает, чтобы ее знали и лица, посвятившие себя военному искусству, не сердится и на женщин-поденщиц, когда они разбирают {3} ее; то она охотно допускает речь изящную и любит наряжаться, но — в одежду слов простую и чистую, а отнюдь не пышную и иноземную.