История Гражданской войны в США. 1861–1865 - [58]

Когда стали известны все подробности сражения при Фредериксберге, сердца северян облились кровью при мысли о бессмысленной потере столь многих доблестных воинов. Охватившие всех печаль и отчаяние приобрели, как это часто бывало во время Гражданской войны, религиозный оттенок. Один конгрессмен от Огайо, выражая мысли многих, записал в дневнике: «Сильное подозрение, что Бог – на стороне мятежников и помогает им в их деле». Немного раньше в этом же смысле высказался и Линкольн: «Будучи скромным орудием в руках нашего Небесного Отца… если увижу, что мои усилия напрасны, я должен решить, что по какой-то, неведомой мне причине, Он желает иного».[445] Ему вторил Мид: «Похоже, Провидение против нас».[446]

Остальной период деятельности Бернсайда на посту командующего отмечен отчаянной энергией, с которой он пытался загладить катастрофу, строя планы нового форсирования реки и удара по конфедератам, преодоления недоверия своих офицеров и солдат, которые сопротивлялись планируемому наступлению, исправления последствий неэффективной деятельности Стэнтона и Халлека и мучительной растерянности президента, который связал своему генералу руки, приказав: «Вы не должны производить общей передислокации армии без предварительной консультации со мной». Линкольн организовал встречу с Бернсайдом в Вашингтоне, на которой присутствовали Стэнтон и Халлек, но, отчаянно нуждаясь в грамотном совете, который не способны были дать ни министр, ни главнокомандующий, не смог найти положительное решение. Впоследствии он дал ограниченное разрешение Бернсайду, который все еще желал перейти реку и дать новое сражение. Этот совет очень сильно отличается от тех, к каким привык Макклеллан. «Будьте осторожны, – написал он Бернсайду, – и не считайте, что страна и правительство давят на вас». Бернсайд передислоцировал армию на четыре мили вверх по реке. «Понтоны, артиллерия и все прочее прибыли вовремя, – написал Мид, – и мы все считали, что утром будут наведены мосты и мы пойдем вперед. Но человек предполагает, а Бог располагает. Около 9 вечера начался страшный ливень с ветром, который продолжался всю ночь».[447] Дождь шел непрерывно еще двое суток, отчего дороги превратились в жидкую грязь и любые передвижения оказались невозможны. Однако вмешательство погоды, безусловно, сыграло на руку Союзу, поскольку наступление деморализованных солдат Бернсайда на сосредоточенную и решительно настроенную армию Ли привело бы лишь к очередным бессмысленным жертвам. Карл Шурц написал из армии президенту: «Убежден, что дух людей систематически падает, и уверенность в командующем систематически подрывается некоторыми командирами. Я слышал, как генералы, офицеры и рядовые говорят, что они все равно будут разбиты, “что все эти мучения и страдания напрасны и что им лучше бы разойтись по домам”. Кроме того, огромная армия увязла в грязи, болезни распространяются с пугающей скоростью, в результате всего этого дезертирство растет с каждым днем – и не удивляйтесь, если увидите, что эта армия с огорчительной быстротой растает».[448]

Катастрофа при Фредериксберге вызвала кабинетный кризис, как его назвали власти в соответствии с английской политической фразеологией. Но процедура, когда национальное бедствие требует быстрых административных решений, демонстрирует разницу между английским и американским государственным устройством. Линкольн был главой администрации, главнокомандующим армией, и если помимо Бернсайда кто-то еще должен был нести ответственность за поражение при Раппаханноке, так это был он. Об этом без всяких оговорок заявляли демократы. Республиканцы в частных беседах и конфиденциальной переписке выражали то же самое убеждение, хотя публично вели себя очень осторожно и сдержанно. Если бы американское правительство было подобно английскому, а Линкольн был бы премьер-министром, конгресс наверняка бы поставил вопрос о вотуме доверия, так что ему пришлось бы либо подать в отставку, либо обратиться к народу. Но Линкольн и сейчас с неменьшей убежденностью мог бы повторить сказанное 22 сентября: «Если бы я был убежден, что кто-то другой, а не я, пользуется бо́льшим доверием общества, и знал бы конституционный способ, благодаря которому он мог бы занять мое место, я бы с радостью уступил его. Я полагаю, что сейчас не обладаю таким доверием общества, каким обладал ранее, но при этом не знаю и никого другого, кто обладал бы бо́льшим доверием и, как бы то ни было, нет способа, каким я могу поставить этого человека на свое место. Я здесь, я должен делать все, что в моих силах, и нести ответственность за курс, который считаю правильным».[449] В свете этих конституционных ограничений сенаторы-республиканцы провели два закрытых собрания; самонадеянно посчитав, что имеют право говорить от имени большинства своей партии и нации, они неосознанно вернулись к ранним английским прецедентам и словом и делом открыто продемонстрировали свою убежденность в том, что неспособность вести решительную и успешную войну исходит от президента, на которого оказывает сильное негативное влияние государственный секретарь. Для представления этой точки зрения был выбран комитет из девяти человек. Президент назначил встречу на вечер 18 декабря. Он был готов к нападению, поскольку днем ранее получил от Сьюарда заявление об отставке. Госсекретарь подал его немедленно, узнав, что происходит на закрытых собраниях сенаторов.