История Гражданской войны в США. 1861–1865 - [21]
Наделение Конфедеративных Штатов правами воюющей стороны не выдавало недружелюбных намерений, и по мере поступления из общественных и частных источников в Англии неоднократных заверений на сей счет, а также после надлежащего осознания того, что между признанием воюющей стороной и признанием независимости Конфедеративных Штатов есть существенная разница, раздражение Севера стало идти на убыль. Президент продемонстрировал свое понимание позиции Англии и других европейских стран и убедился, что их симпатии – на стороне его правительства. «Отношение к Соединенным Штатам, – сообщал Адамс из Лондона 31 мая, – в высших кругах улучшается. В широких массах оно никогда и не было каким-то иным, кроме как благоприятным».[148]
Двойственность положения англичан хорошо выразил премьер-министр Палмерстон: «Нам не нравится рабство, но нам нужен хлопок, и нам очень не нравится ваша пошлина Моррилла».[149] Журнал Punch выразил симпатию к Северу, но признался,
Однако «Север препятствует торговле», возбуждая «противоречивые чувства». Надо выбирать: «свобода торговли или свобода черных братьев».[150] Впрочем, как писал тот же Адамс, «наши сородичи в этой стране склонны разделять мнение Вольтера: “Dieu est toujours sur le côté des gros canons”[151]».[152]
Для нашего положения в Англии крайне неудачным оказалось то, что мы не победили при Булл-Ран. Поражение вызвало резкое изменение отношения. Аристократия и верхний средний класс не делали тайны из своей уверенности в том, что «пузырь демократии в Америке лопнул». К осени 1861 года торговцы и промышленники начали сознавать, какая катастрофа их ждет из-за того, что мы перекрыли поставки хлопка. Обычно новый урожай начинал поступать в начале осени; теперь же практически ничего не прибыло. Запасы хлопка быстро таяли. «Производство, – писала лондонская Times, – которое поддерживает пятую часть всего нашего населения, постепенно останавливается».[153] Фабрики стали переходить на сокращенный график, производители снижали заработную плату; фабриканты и рабочие были в смятении от перспективы хлопкового голода. Между ними и хлопком стояла блокада, угрожавшая владельцам расстройством бизнеса, а работникам – голодом. Личные интересы производителей и сентиментальные склонности аристократии были силами, которые, порой сливаясь, порой сталкиваясь, способствовали формированию у этих классов желания увидеть поражение Севера. Для власти и торговли Англии было бы предпочтительней, чтобы Соединенные Штаты раскололись на два государства, особенно если Конфедеративные Штаты предоставили бы Англии практически режим свободной торговли, поскольку обширный рынок для ее промышленных товаров расплачивался бы хлопковым сырьем. Так хотелось, а вывод, сделанный из Булл-Ран, подтверждал это желание. Аристократия и верхний средний класс пришли к мнению, что Север не сможет победить Юг и в результате произойдет разделение. Times и Saturday Review поддерживали это мнение саркастическими заявлениями, которые очень болезненно задевали читателей-северян. «Помогите нам почувствовать великодушную и сочувствующую поддержку со стороны старой доброй Англии», – призывал Самнер Уильяма Г. Рассела, который в ответ умолял не забывать, что на самом деле консервативные газеты хотят уничтожить «республиканизм». «Америка – прикрытие, из-за которого наносится удар».[154]
Тогдашние британские избиратели – собственники с доходом от 10 фунтов – в своем ограниченном самодовольстве полагали, что их конституция и их правительство лучшие не только в данный момент, но вообще из всех когда-либо существовавших на Земле;[155] и свободно критиковали Север «в тоне легкомысленной и пренебрежительной безмятежности»,[156] крайне раздражая этим тех, кто вел борьбу не на жизнь, а на смерть. Насмешки над паникой и трусостью армии северян в сражении при Булл-Ран, огульные оценки людей, воюющих с соотечественниками якобы лишь из-за их стремления к независимости, вытерпеть было трудно. Эдвард Дайси, будучи в Америке, решил поспорить с Джеймсом Расселом Лоуэллом о «беспричинной», как ему казалось, «враждебности к англичанам». Лоуэлл отвечал, что его чувства, возможно, болезненно преувеличены, но (тут он указал на портрет представительного молодого мужчины, своего близкого и любимого родственника, капитана 12-го Массачусетского полка, убитого при Боллс-Блафф) заметил: «Понравилось бы вам постоянно читать, что этот парень погиб за бессмысленное дело и, как американский офицер, должен считаться трусом?» Оливер Уэнделл Холмс писал Дайси: «Я сделал ставку в этой борьбе, что заставляет меня волноваться, трепетать и быть нетерпимым к противоречию. Я знаю благородного юношу, капитана одного из наших полков, понесшего страшные потери в боях и от болезней; он сам дважды ранен и был на волосок от смерти».[157]
Нельзя игнорировать и еще одно колебание настроений. Сочувствие британского правительства и общества к Италии во время войны 1859 года и то, как ход этой войны повлиял на рост свободы, закрепил в британском сознании мысль о том, что большая масса людей, стремящихся избавиться от несносной власти и сформировать собственное надлежащее правительство, заслуживает всяческого одобрения со стороны цивилизованного мира. Почему, задавались вопросом в Англии, если мы были правы, симпатизируя Италии в ее борьбе против Австрии, мы не должны таким же образом симпатизировать Южной Конфедерации, народ которой сопротивляется закабалению Севером? Этот аргумент убеждал либерально мыслящего Грота и облагораживал другие мнения, которыми действительно руководствовались светские люди или коммерсанты.
