История Геродота - [7]

Народ волновался, кое-где перебранки переходили в легкие потасовки между партиями "змеистов" (или "зеленых" - гад, по слухам, был зелен, как лавровый лист) и "анти-змеистов", но ни на что более серьезное обыватели не решались. Архистратиг дивился собственной мудрости, до последнего дня скрывая от граждан предстоящую поимку, не сделав никакого объявления, так как трудно было себе представить до чего дошел бы энтузиазм жителей за время подготовки операции. Мы, конечно, за демократию, но пусть она будет в соседнем полисе.

Наконец, в гавани осталась одна боевая галера - сорокавесельный корабль с тараном из железного дерева, торчащими по бокам угрюмыми, закопченными стволами огнеметов, легкими катапультами и странным, наскоро собранным из досок сооружением на корме, который Аристотель называл миноукладчиком. Несмотря на видимую неуклюжесть, запутанный такелаж, галера была одним из лучших и быстроходных кораблей береговой охраны и недаром называлась "Дельфин". Широкий парус и профессиональные гребцы-нубийцы (не рабы, а щедро оплачиваемые наемники) позволяли догонять самые резвые финикийские лоханки, а огнеметы и десантные катапульты отбивали всякое желание у мрачных критских пиратов померяться силами.

Насколько мог видеть Демосфен, на палубе "Дельфина" не было никакой суеты. Громадные, эбеновые гребцы сидели на своих местах, полный боевой расчет команды - кормчий, такелажники, бомбардиры, десантники стояли в ряд и слушали последние наставления Аристотеля. Понять, что он им втолковывал, было сложно - Аристотель никогда не жестикулировал, говорил не громко, но внятно и попутный ветер не доносил ничего связного до ушей Архистратига. Наконец последнее слово было сказано, команда бросилась занимать предписанные уставом места, народ, изможденный ожиданием представления, взревел, засвистел, захлопал в ладоши и охота началась.

Галикарнасская гавань имела узкий вход, сжатый по обоим сторонам разноцветными языками рифов, разросшихся настолько, что белесые отмели выступали среди волн, а преодолеть барьер не могла и легкая рыбацкая лодка. Но внутри море вновь набирало глубину. Почти до самого берега и пристаней дно тонуло в вечной мгле, так что там было бесполезно искать упавшую за борт амфору с золотом. Таким образом, морскому змею действительно было где расплаваться, а перед Аристотелем стояла сложная задача разбросать бочки так, чтобы выбить змея из его логова с наименьшими затратами боезапаса. Накануне они с навигатором и лоцманом прикинули точки постановки мин и теперь "Дельфин" неторопливо направился к первой из них - как раз на траверзе маяка.

Весла врезались в волны, ударил барабан и галера замедлила ход. Первая бочка с привязанным грузом и взрывателем из индийской лампы - достаточно дорогого и для непосвященного непонятно как действующего устройства - покатилась по направляющим реям и замерла над водой, всей силой навалившись на стопоры. Навигатор, сверившись еще раз с лоцией, махнул рукой и мина ушла под воду. Ветер донес одобрительный рев с берега. Всего нужно было подсадить двенадцать червей в эту прокисшую головку сыра, как называл про себя Галикарнасскую гавань Аристотель.

Ему сегодня ничего не нравилось. С утра достойная, но очень уж сварливая Таис вновь замучила его слезными просьбами походатайствовать перед Архистратигом насчет их мальчика и в его голову закралось нехорошее подозрение, что все то, чем его удивляла всю ночь скромная жена, было лишь прологом к неприятному разговору.

Идиоту не помешает теплая светлая яма и ничего он, неподкупный Аристотель, не будет замолвливать перед уважаемым Демосфеном, тем более, что замолвить словечко перед папой могла бы и сама достойная Таис, если правда не боится затем отведать спиной вкус спартанской плетки мужа, который на дух не переносит мздоимства во всех формах, тем более семейных. Аристотель кипел, Таис рыдала, в конце концов ему настолько стало жалко жену, что он отказался от завтрака и убежал в порт.

В порту его ждала другая неприятность. Установленные на бочках запалы оказались негерметичны и как только их стали для пробы поливать водой они принялись искрить. Механик ругался по-фракийски, тряся обоженной рукой, и от черных слов лампы хваленого индийского качества принялись вообще плевать огнем. Благо что торговец-иудей спорить не стал, молча взял таблички с рекламациями и вывалил из мешка другую партию приспособлений. Аристотель распорядился снять с шеи иудея петлю и отпустить честного купца. На этот раз Пифагор остался доволен.

"Дельфин", легко подчиняясь рулю и веслам, изящно маневрировал внутри гавани, устанавливая минное поле, скучающие десантники смотрели в черную воду, тщетно пытаясь усмотреть несчастного змея, граждане на берегу махали руками и что-то кричали. Страсти накалялись, зрелище приближалось к своей кульминации, а Аристотель злорадно думал, что большего успеха у публики ему уже никогда не добиться и сегодня же надо будет, оседлав вал скоротечной популярности, взять за толстое пузо Распорядителя-экономиста и выбить из него деньги на достройку "Акулы", уже второй год гниющей на стапелях. Он настолько живо себе представил как трясет толстую, жирную складку на брюхе Агасфена, сидящего на минной бочке с искрящим запалом, а за окном толпа скандирует: "А-рис-то-тель! А-рис-то-тель!", что все утренние неприятности как-то поблекли и гадостный абиссинский кофе приобрел несвойственный ему аромат неразбавленного вина.