История Французской революции. Том 1 - [278]

Немедленно затем комиссия распорядилась арестовать полицейских чиновников Марино и Мишеля по обвинению в том, будто именно они внесли в мэрии предложения, наделавшие столько шума. Кроме того, комиссия приказала арестовать товарища прокурора коммуны Эбера, который под псевдонимом Отец Дюшен издавал листок, доступный по своему гнусному, отвратительному языку самой низкой черни, еще более грязный, нежели листок Марата. Эбер в этом листке открыто печатал всё то, в изустном изложении чего обвинялись Марино и Мишель. Таким образом, комиссия думала преследовать и тех, кто проповедовал новое восстание, и тех, кто хотел исполнить его.

Едва вышел приказ об аресте Эбера, как он поспешно отправился в коммуну объявить об опасности. Его отрывают от должности, говорил он, но он повинуется. Коммуна не должна забывать своей клятвы считать себя затронутою всяким покушением против одного из своих членов. Он напоминает об этой клятве не ради себя – сам он готов на эшафот хоть сейчас, – но ради своих сограждан, которым грозит новое рабство. Эбера встретили громкие рукоплескания. Прокурор Шометт и президент обняли его от имени всего совета, и заседание объявили постоянным до тех пор, пока о судьбе Эбера придут новые известия. Членов совета пригласили обойти с утешениями жен и детей лиц, которые уже задержаны или еще будут задержаны.

Заседание действительно не закрылось, и каждый посылал в комиссии за известиями о «чиновнике, оторванном от должности». Варле тоже был арестован. В четыре часа пришло известие, что Эбер отвезен в Аббатство. В пять часов Шометт отправился навестить товарища в тюрьме, но его не пустили. На следующее утро Генеральный совет написал петицию Конвенту и разослал несколько экземпляров по секциям, за подписями. А 25-го числа петиция, одобренная большим числом секций, была подана Конвенту. Депутация коммуны жаловалась на клевету, распускаемую против лиц, служивших народу; она требовала, чтобы петиция секции Братства была передана государственному прокурору и виновники, если таковые имелись, или клеветники были наказаны. Наконец, она требовала правосудия относительно служителя народа, оторванного от обязанностей и запертого в Аббатстве. Президентом в этот день был Инар, и ему надлежало ответить депутации. «Господа, – сказал он им строго и серьезно, – вам необходимо выслушать важные истины. Франция вверила своих представителей городу Парижу и хочет, чтобы они в этом городе были в безопасности. Если бы вследствие одного из заговоров, которыми мы окружены с 10 марта и о которых власти нас предупредили, против народного представительства последовало покушение, я заявляю вам от имени Республики, что Париж почувствовал бы на себе мщение Франции и был бы исключен из списка ее городов».

Этот торжественный ответ производит на собрание глубокое впечатление. Множество голосов требует, чтобы он был напечатан. Дантон доказывает, что такие слова могут только еще больше усугубить раздор, разрастающийся между Парижем и департаментами. Конвент находит, что на этот раз достаточно такого определенного ответа и энергии Комиссии двенадцати, а потому можно перейти к очередным делам.

Итак, депутаты коммуны были отпущены, ничего не добившись. Весь этот день и весь следующий прошли в буйных сценах, происходивших в секциях. Всюду спорили, и одерживало верх то одно мнение, то другое, смотря по изменявшемуся числу членов каждой партии. Коммуна продолжала посылать депутации, чтобы узнавать об участи Эбера. Один раз его нашли отдыхающим; в другой раз он просил коммуну не беспокоиться о нем. Коммуна жаловалась, что у него скверная постель. Некоторые секции желали взять Эбера под свое покровительство; другие готовились снова требовать его освобождения; наконец, какие-то женщины носились по улицам с флагами и звали народ в Аббатство – освобождать своего любимца.

Двадцать седьмого мая беспорядок дошел до крайней степени. Толпа бросалась из секции в секцию – а там везде дрались, используя в качестве оружия стулья. Наконец к вечеру двадцать восемь секций условились потребовать освобождения Эбера и написать об этом повелительную петицию Конвенту. Комиссия двенадцати, видя, какой готовится беспорядок, приказала дежурному офицеру потребовать вооруженные отряды у трех секций и нарочно назначила секции Мельничного холма, Лепелетье и Майль, зная, что они больше всех прочих преданы правой стороне и готовы за нее сражаться. Эти три секции не заставили себя ждать и стали около шести часов вечера 27 мая во дворах здания Конвента[64], со стороны площади Карусель, с оружием и пушками с зажженными фитилями. Они составляли весьма серьезную силу, вполне способную защитить национальное представительство.

Толпа, теснившаяся со всех сторон и у разных входов, а также ужасный шум и крики придавали всей этой сцене характер осады. Несколько депутатов пробрались внутрь здания с большим трудом, подвергаясь оскорблениям со стороны черни, и смутили Конвент заявлением, что он осажден. Осады, однако же, не было. Двери были запружены, но входить и выходить не мешали. Однако для разгоряченного воображения довольно было и этого, и собрание пришло в замешательство. Председательствовал Инар. Является секция Сите и требует освобождения своего президента Добсента, арестованного по приказу Комиссии двенадцати за то, что он не предъявил реестров своей секции. Кроме того, секция требует освобождения и других задержанных лиц, роспуска Комиссии двенадцати и обвинительного декрета против ее членов. «Конвент, – отвечает им Инар, – прощает вас ради вашей юности. Он никогда не позволит части народа иметь на него влияние».