История Французской революции с 1789 по 1814 гг. - [32]
Известие об этом быстро возбудило радость в Версале и Париже, где успокоенный народ разом перешел от вражды к благодарности. Людовик XVI, предоставленный самому себе, почувствовал, насколько для него было важно лично успокоить столицу, возвратить себе ее расположение и приобрести народную поддержку. Он послал объявить Собранию, что возвращает Неккера и что на следующий день едет в Париж; Собрание избрало депутацию в 100 членов, которые предшествовали королю в Париже. Депутация эта была встречена с энтузиазмом, двое из членов ее, Байи и Лафайет, были назначены: первый — парижским мэром, второй — начальником городской милиции. Они обязаны были этой честью: Байи — своему долгому и полному трудностей председательству в Собрании, а Лафайет — своим доблестным и патриотичным действиям. Друг Вашингтона и один из главных авторов американской независимости, Лафайет, вернувшись в отечество, первый высказался за собрание Генеральных штатов, затем присоединился вместе с меньшинством дворянства к Собранию и был с этого времени наиболее ревностным защитником революции.
Байи и Лафайет двадцать седьмого июля встретили короля во главе муниципалитета и парижской гвардии. „Ваше Величество, — сказал королю Байи, — я подношу Вам ключи Вашего доброго города Парижа: это те самые ключи, которые были поднесены Генриху IV. Тогда король завоевал народ, теперь народ завоевал своего короля“. От площади Людовика XV до ратуши король ехал среди Национальной гвардии, выстроенной в три или четыре ряда и вооруженной ружьями, штыками, копьями, косами и палками; лица были еще несколько мрачными, и единственные крики, которые раздавались, были: „Да здравствует нация!“ Но когда Людовик XVI вышел из кареты и принял из рук Байи трехцветную кокарду и когда, без какой-либо свиты, окруженный толпой, с полным доверием вошел в ратушу, со всех сторон раздались дружные аплодисменты и крики: „Да здравствует король!“ Примирение было полное: Людовик XVI получил самые ценные доказательства народной любви. Санкционировав выбор народа и утвердив новые назначения, король вернулся в Версаль, где были несколько обеспокоены относительно результата его поездки ввиду предшествовавших смут. Национальное собрание ждало короля на Парижской дороге; оно проводило его до замка, где король был встречен королевой и детьми, бросившимися в его объятия.
Контрреволюционные министры и все авторы неудавшихся планов покинули двор: граф д'Артуа со своими двумя сыновьями, принц Конде, принц Конти и семейство Полиньяк вместе с многочисленной свитой оставили Францию. Все они отправились в Турин, где к графу д'Артуа и принцу Конде вскоре присоединился Колонн, ставший их доверенным. Вот каким образом произошла первая эмиграция. Эмигрировавшие принцы не замедлили вызвать междоусобную войну в самом королевстве и составление европейской коалиции против Франции.
Неккер вернулся с триумфом. Этот момент был лучшим в его жизни, и немного найдется людей, кому приходилось переживать подобные минуты. Министр народа, попавший за него в немилость и возвращенный ради него же, он по пути из Базеля в Париж получил много доказательств благодарности и восторженной преданности народа. Въезд его в Париж был праздником. Но этот день, когда популярность его так сильно возросла, был в то же время последним днем ее. Толпа, продолжавшая свирепствовать против всех, кто так или иначе участвовал в проекте 14 июля, с ужасной жестокостью умертвила Фулона и его племянника Бертье. Неккер, возмущенный этими убийствами, опасаясь, чтобы за ними не последовали другие и в особенности стремясь спасти барона Безанваля, командовавшего парижской армией при маршале Брольи и арестованного народом, потребовал всеобщей амнистии и добился ее от собрания избирателей. Этот благодушный поступок, однако, был неосторожен, принимая во внимание существовавшее раздражение и недоверие; Неккер не знал народа; он не знал, с какой легкостью народ заподозревает своих вождей и разбивает своих кумиров. Народ подумал, что желают избавить его врагов от заслуженной ими кары; округа с жаром напали на незаконность амнистии, провозглашенной никем не уполномоченным собранием; самим избирателям пришлось эту амнистию отменить. Конечно, необходимо было народу посоветовать спокойствие и призвать его к пощаде; но лучшим к тому средством было бы потребовать не освобождения подсудимых, а суда над ними, суда, который бы избавил их от убийственной расправы толпы. То, что наиболее гуманно, — не всегда самое лучшее. Ничего не добившись, Неккер вдобавок восстановил против себя народ. Тем самым он вступил в борьбу против той самой революции, вождем которой он рассчитывал сделаться лишь потому, что на момент стал ее героем. Но отдельный человек слишком незначительная величина во время революции, когда волнуются массы; движение либо увлекает его, либо оставляет; надо, чтобы он или шел вперед, или погиб. Ни в какое время нельзя заметить более ясно подчинение человека обстоятельствам: во время революции появляется много вождей, но если она отдается, то отдается только одному из них.
