История Французской революции с 1789 по 1814 гг. - [31]

Несмотря на близкую и все возрастающую опасность, Собрание показало себя непоколебимым и действовало сообразно своим требованиям и решениям. Мирабо первый предложил потребовать удаления войск и добился посылки новой депутации. Как только она успела отправиться, из Парижа прибыл один из депутатов виконт де Ноайль и сообщил Собранию об успехах восстания, о разграблении Дома Инвалидов, о вооружениях народа и об осаде Бастилии. Другой депутат Вимпфен дополнил этот рассказ описанием тех опасностей, которым он сам подвергался, и удостоверил, что ярость народа возрастает по мере увеличения для него опасности. Собрание постановило организовать службу курьеров, которые бы доставляли ему известия из Парижа каждые полчаса.

Тем временем два избирателя, Ганиль и Банкаль де Исcap, явившись в Собрание в качестве делегатов от комитета, заседавшего в ратуше, подтвердили все то, что ему только что сообщили депутаты. Делегаты сообщили Собранию о тех постановлениях, которые избиратели сделали для охранения порядка и для защиты столицы; они сообщили о потерях, понесенных под стенами Бастилии, о неуспехе депутаций, отправленных к коменданту, и добавили, что огонь гарнизона крепости усеял мертвыми телами все ее окрестности. При этом рассказе общий крик негодования вырвался у Собрания, и тотчас же была выбрана депутация для того, чтобы сообщить королю об этих последних известиях. Тем временем возвратилась первая депутация с ответом весьма малоудовлетворительным. Было десять часов вечера. Король, узнав о несчастных событиях, предвещавших события еще более важные, казалось, был растроган; он боролся с тем решением, которое его заставляли принять. „Вы все более и более раздираете мне сердце, — сказал он депутации, — вашими рассказами о бедствиях Парижа. Нельзя поверить, чтобы причиной их были приказания, отданные войскам. Вам известен ответ, сделанный мной предыдущей депутации: мне нечего к нему прибавить“. Прежний же ответ заключался в обещании удалить из Парижа войска, расположенные на Марсовом поле, и отдать приказания офицерам Генерального штаба стать во главе Национальной гвардии для ее управления. Этих мер, однако, не было достаточно, чтобы пособить в том опасном положении, до которого дело дошло; Собрание ими не было ни удовлетворено, ни успокоено.

Немного времени спустя депутаты д'Ормессон и Дюпор сообщили Собранию о взятии Бастилии и смерти Флесселя и Делоне. По этому поводу явилась мысль послать третью депутацию к королю и вновь просить об удалении войск. „Нет, — сказал Клермон-Тоннер, — оставим двору ночь для размышлений!“ В таком настроении Собрание провело всю ночь. Утром была выбрана новая депутация с целью поставить королю на вид те бедствия, которые повлечет за собой дальнейшее его упорство. Мирабо, пред самым уходом депутации, сказал ей: „Передайте ему, передайте прямо и открыто, что чужеземные орды, которыми нас окружили, вчера удостоились визита принцев, принцесс, фаворитов и фавориток, были предметом их ласк, подарков и ухаживаний; скажите ему, что всю эту ночь чужеземные наемники, пресыщенные золотом и вином, в своих песнях предсказывали порабощение Франции и что в своих грубых тостах они провозглашали упразднение Национального собрания; скажите ему, что в самом его дворце царедворцы танцевали под звуки этой варварской музыки и что такова же была прелюдия к Варфоломеевской ночи! Скажите ему, что тот Генрих, память которого благословляла вселенная, Генрих, которого он желал взять себе за образец, пропускал продовольствие в мятежный Париж, несмотря на то, что он сам его осаждал, а его свирепые советники ныне арестовывают ту муку, что торговля доставляет в голодную столицу“.

Депутация не успела, однако, отправиться, ибо король сам пришел в Собрание. Герцог Лианкур, пользуясь по праву хранителя гардероба доступом к королю, еще ночью уведомил короля об измене французской гвардии, об осаде и взятии Бастилии; при этих известиях, которые советники скрыли от него, удивленный монарх воскликнул: „Да ведь это бунт“. „Нет, Ваше Величество, — отвечал герцог Лианкур, — это не бунт, а революция“. Этот доблестный гражданин указал, далее, королю на все те опасности, которым он подвергается вследствие замыслов двора, на опасения и раздражения народа, на ненадежность войск и убедил его отправиться в Собрание, чтобы удостоверить благонамеренность своих намерений. Сначала эта новость вызвала восторженную радость. Но Мирабо остановил своих товарищей, выставляя им на вид, что не следует предаваться преждевременному восторгу. „Подождем, — сказал он, — чтобы Его Величество сам подтвердил нам те хорошие намерения, которые ему приписывают. В Париже течет кровь наших братьев, пусть мрачная почтительность будет приветом монарху от представителей несчастного народа: молчание народа — урок королям“. Собрание приняло мрачный вид, который его не покидал вот уже три дня. Король вошел без свиты, в сопровождении только своих братьев. Он принят был сначала глубоким молчанием; но когда он сказал, что он и нация представляют одно целое и неделимое и что, полагаясь на любовь и верность своих подданных, он отдал приказание войскам удалиться из Парижа и Версаля, когда он произнес эти трогательные слова: „