История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века - [94]

— Что это? — спрашивает он, показывая мне свой провиант.

— Икра пинагора, дорогой.

— А что такое — икра пинагора? — волнуется Прожорливый.

— Это охотничья дробь со вкусом селёдки, которую буржуи намазывают на ломтики поджаренного хлеба и угощают друг друга.

Удовлетворив любопытство, Толстяк уминает их и с полным ртом говорит, отплёвываясь дробью:

— Ты собирался рассказать про дело с колье, когда мы приехали. Давай, пока наш рахит одевается.

Я согласен.

— Тёмное дело, Толстяк. Вот материалы: колье известных парижских ювелиров, которое стоило целое состояние. Кардинал де Роан, влюблённый в королеву. Одна алчная интриганка: мадам де Ламотт[182].

— Ещё то имечко для шаболды, — замечает Прожорливый.

— Ювелиры предложили королеве колье, которое она очень хотела, но не могла купить, бикоз королевские финансы горько плакали. И мамаше Ламотт пришло в голову сделать кидняк большого масштаба. Она знала о любви кардинала к монаршьей особе. Эта любовь была невозможной, Мария-Антуанетта не переносила священника, даже когда он выступал в одноактной пьесе в Нотр-Даме. Она внушила этому простодушному Роану, что он сможет оприходовать мадам Людовика Шестнадцатого, если поможет ей купить это колье. Роан, по простоте душевной, подписывается на это дело, обговаривает его и делает первый взнос. Мадам Ламотт балдела, как курица перед банкой червей спящего рыбака. Ещё бы, с таким колье её состояние было обеспечено!

— То есть она его не отдала Марии-Антуалетте?

— Ты что, Толстяк! У тебя что, шарики заело? Я же тебе сказал, что это был гигантский кидняк.

— И как же всё это закончилось?

— Плохо. Видя, что никто не торопится со вторым взносом, ювелиры наехали на кардинала. У его бедного преосвященства чуть было не загорелась шапочка. Он остался без гроша, и ему так и не удалось оттянуться с её величеством, грустный финал! Почувствовав неладное, торговцы камушками пошли к королю. Лулу приказал провести расследование, и мадам де Ламотт была арестована. Вот только, не будучи дурочкой, во время процесса она ушла в несознанку. Что-то вроде «я знаю только то, что я знаю», просекаешь? Народ стал шептаться в том смысле, что королева замешана в этом деле, и репутация австриячки пострадала ещё больше!

Входит чувак в сиреневом домашнем халате, хмуря брови. Он выглядит лет на девятнадцать, с бледным лицом, прыщами, светящимися в неоновом свете, и причёской под «Битлз».

Он смотрит на нас глазами мрачными, как на похоронах.

— Что вам угодно? — скрипит он.

Поскольку играть должен Толстяк, я даю ему инициативу. Его Величество дожёвывает последнее печенье с подноса, вытаскивает своё удостоверение легавого, декорируя его мимоходом кремом шантильи, и представляется:

— Старший инспектор Берюрье и мой помощник, комиссар Сан-Антонио.

Необычное представление. Но упомянутый Бобишар Жером на это не обращает внимания.

— Полиция? — вскрикивает он, как в романах Лакримы Кристи[183].

— Точно! — отвечает Толстяк. — У вас есть красный «триумф»?

— Да, но…

— Не прикидывайся овечкой, паренёк, лучше расскажи нам, как ты провел день вчерашний.

Берю цветёт. Ему нравится играть передо мной роль великого инквизитора. Он думает, что приводит меня в изумление, и раздувается как бык, принимающий себя за лягушку.

— Но… — снова блеет и белеет Жером Бобишар, — я не понимаю, на каком основании вы…

— Ничего не надо понимать, паренёк, иначе твой чайник может закипеть. Всё, что от тебя требуется, это отвечать на наши вопросы. Что ты делал вчера, скажем, с четырёх до шести?

— Я был в кино.

— А твоя тачка тоже была в кино?

— Вчера я не ездил на своей машине! — отвечает с нажимом папенькин сынок.

Я навострил ухо. Почему молодой человек ответил так поспешно? И с такой твёрдостью?

— Можно взглянуть на эту лайбу, паренёк? — спрашивает Монументальный слащавым голосом.

— Да, конечно… — бормочет Жером Бобишар. — Если позволите, я надену костюм и провожу вас в гараж.

Толстяк позволяет. Как только юноша вышел, он толкает меня локтем.

— Я рылом чую, Сан-А! — делится со мной Прозорливый. — Этот пацан кривит душой. Он из тех бездельников, которые мажутся кремами и душатся «Ля Фужер» или «Вогезским Сиропом». Я слышал, что они там в высшем свете принимают ванны с лапшой, чтобы придать мягкости коже. Как ты думаешь, это правда?

— Похоже на то, — поддакиваю я.

— Интересно, а как они спускают её в ванне?

— Ты уже спрашивал меня об этом в другой книжке, Толстяк, — выговариваю я ему. — Не повторяйся, это не остроумно!

Триумфатор возвращается в великолепном костюме небесно-голубого цвета из шёлка диких шелкопрядов.

— Я должен вас предупредить, — говорит он нам, — мой дядя — дипломат.

Прыщавый вернул себе прежний апломб.

— Не комплексуй, — успокаивает его Берю, — мой отец работает дежурным на шлагбауме, но это не помешало ему сделать восемь детей под стук поездов.

Затем, глядя с восхищением на подозреваемого, говорит:

— Честное слово, ты так красив, прямо как прекрасная Ферровьера, с которой Леонар Довинченный рисовал Джоконду, сынок, — путает Просвещённый. — Ладно, погнали. Где он, твой гараж?

— В подвале.

Мы пользуемся лифтом. Пока это прекрасное творение уважаемых Ру и Комбалюзье спускает нас вниз, Бобишар мне говорит: