История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания - [319]

349

проса».

Но вопросы интерпретатора должны быть обращены не к автору текста, а к самому тексту, поскольку, согласно Гадамеру, важно вовсе не то, что хотел сказать автор, а то, что фактически говорит сам текст. Герменевтический разговор начинается тогда, когда интерпретатор «открывается» тексту и понимает смысл текста. Только после этого можно обращаться к автору, пытаясь понять, что «он имел в виду и на что, может быть, текст служит лишь мнимым ответом»[1446]. Мысль, выраженная в последней фразе, требует пояснения, поскольку в ней явлена одна из фундаментальных герменевтических идей и точно указана та проблемная ситуация, с которой сталкивается каждый интерпретатор.

Речь идет прежде всего о том, что язык как универсальная среда понимания неизбежно отсылает за пределы себя самого, указывая на границы языковой формы выражения. А это значит, по словам Гадамера, что I «язык не тождествен тому, что на нем сказано, не совпадает с тем, что обрело в нем слово… Языковая форма выражения не просто неточна и не просто нуждается в улучшении — она, как бы удачна ни была, никогда не н поспевает за тем, что пробуждается ею к жизни. Ибо глубоко внутри речи | присутствует скрытый смысл, могущий проявиться лишь как глубинная! основа смысла и тут же ускользающий, как только ему придается какая- : нибудь форма выраженности…»[1447]

| Эту мысль можно пояснить так. Гадамер выделяет две формы, какими | речь отсылает за пределы самой себя: первая — это несказанное в речи и! всё же именно посредством речи приводимое к присутствию, вторая — са- ! мой речью утаиваемое. Первая форма — несказаннное в речи — обуслов- [лена самой сущностью речи, ибо любое высказывание имеет не просто од- L нозначный смысл, заключенный в его языковой и логической структуре, но! оно и мотивировано: «стоящий за высказыванием вопрос — вот то единст- ; венное, что придает ему смысл… Стало быть, форма, в какой несказанное j показывает себя в сказанном, — это отнесенность к вопросу»[1448].

| Вторая форма — утаиваемое речью — возникает в связи со способностью речи к сокрытию своего собственного содержания, которая обнаруживается в таких речевых феноменах, как ложь[1449] и ошибка. Больший интерес представляет для герменевтика первая форма сокрытия — ложь, которая, по мнению Гадамера, есть вполне безобидный случай утаивания и «образец самоотчуждения, случающегося с языковым сознанием и требующего снятия через усилие герменевтической рефлексии»[1450], и связана с незаметным действием в речи предрассудков.

Среда разного рода предрассудков Гадамер особое внимание уделяет авторитету и традиции как их важнейших и наиболее распространенных видов. Что касается авторитета, то его признание всегда связано, по мнению хайдельбергского философа, с допущением, что обусловленные им высказывания не носят неразумно-произвольного характера, но в принципе доступны пониманию. Столь же не противоречит разуму и традиция, которая есть по своему существу «сохранение того, что есть, сохранение, осуществляющееся при любых исторических переменах. Но такое сохранение суть акт разума…»[1451] Рациональность традиции является определяющим условием для ее реабилитации в герменевтике. Можно даже сказать, что задача восстановления традиции — одна из существенных задач герменевтики Гадамера.

Для осуществления этой задачи немецкий философ обращается к хай- деггеровскому пониманию бытия как времени, которое рассматривается им как условие адекватного постижения сущности традиции. Соответственно определением человеческого существования становится его конечность[1452]. Конечность человека — это и есть онтологическая предпосылка укорененности его в традиции. В силу конечности человека всякий человеческий опыт историчен. «При всех обстоятельствах, — замечает по этому поводу Гадамер, — основным моментом нашего отношения к прошлому… является вовсе не дистанцирование от исторически переданного и не свобода от него. Скорее мы всегда находимся внутри предания, и это пребывание-внутри… всегда и сразу является для нас чем-то своим, примером или предостережением, самоузнаванием, в котором для наших последующих исторических суждений важно не столько познание, сколько непредвзятое слияние с преданием»[1453]. Тем самым человек не может находиться вне исторического времени, стать над ним. Он включен во время, в историю, и эта включенность есть его онтологическая характеристика. В герменевтическом опыте человек включен в предание, которое и должно быть испытано в этом опыте.

Применительно же к интерпретатору это означает, что ситуация, в которой он находится, не есть дело случая, а исторически обусловлена и в социальном, и культурном отношении. Поэтому и его интерпретация всегда осуществляется в рамках определенной традиции, которая и задает ему предпонимание. «Как существа конечные, — пишет Гадамер, — мы принадлежим определенным традициям, независимо от того, разделяем мы эти традиции или нет, сознаем ли свое вхождение в традицию или настолько слепы, что воображаем себя начинающими всё заново, — это совершенно не затрагивает власть традиции над нами… Традиция — не просто сохранение, а передача, переложение. Она предполагает, что ничто не остается неизменным…, а господствует стремление понять и выразить старое по-новому»