История ересей - [22]
АРНОЛЬД И АРНОЛЬДИСТЫ
Первым по времени крупным еретическим движением занимающей нас эпохи является арнольдизм. По мнению одних, арнольдисты определяют и обусловливают чуть ли не все религиозное развитие Италии XII–XIII вв., по мнению других, значение их ничтожно. Причина такого резкого разногласия в скудости источников, которая только для питомца вальденского факультета возмещается количеством трудов об Арнольде. До сих пор остается невыясненным (и, может быть, никогда не будет ясным) целый ряд вопросов первостепенной важности, например об отношении Арнольда к Абеляру и, следовательно, об идейной зависимости первого от второго. Еще более жалки имеющиеся у нас свидетельства об арнольдистах. Но все-таки положение историка небезнадежно, и анализ текстов, касающихся самого Арнольда и его учеников, дает нечто для уразумения религиозных течений конца XII века, той роли, какую тогда играли Евангелие и основываемый на нем моральный идеал, определявший отношение к клиру и церкви. На этих вопросах, оставляя в стороне биографию и политическую деятельность Арнольда, я и думаю сосредоточиться.
«Dicebat, — говорит об Арнольде Иоанн Солсберий-ский, — que Christi anorum legi concordant plurimum et a vita quam plurimum dissonant»>{47}. Итак, источником учения нового реформатора было Евангелие. Свои положения и идеалы он обосновывал Священным Писанием, откуда их и почерпал. А с Писанием он — vir multe littérature>{48} — был знаком довольно глубоко. «Doctus» — так называет Арнольда ломбардский поэт; cingenio perspicax, pervicaxin studio scripturarum»>{49} — вторит ему Иоанн Солсберийский, письмо же ученика Арнольда Ветцеля императору Конраду своею аргументациею текстами Священного Писания показывает значение Евангелия как источника идеалов брешианского реформатора и его учеников. А это факт не последней важности, если принять во внимание, какую роль играло Евангелие даже в катаризме, не говоря уже о вальденстве и францисканстве. Арнольд и его ученики, обращаясь к Евангелию, шли вместе с эпохою и еще более способствовали развитию ее евангелизма; особенно потому, что арнольдисты, по смерти своего вождя, понесли свои идеи в низшие слои общества, как показывает применение этого имени к участвовавшему в осаде Кремы сброду.
Но в Евангелии Арнольд искал не догмы и ее тонкостей, а морального идеала, для него тожественного с аскезою самоотречения. «Contemptus mundi vehemens predicator»>{50}осуществлял свой идеал чистою суровою жизнью, чего не мог отрицать даже сам Бернард.
«Какую пользу, Арнольд, принесли тебе столько постов, столько трудов, суровая жизнь, всегда презиравшая ленивые досуги, отвергавшая питание мясом?». «Слава его разносилась по миру» и его ученики — continentie sectatores — «честным своим видом и воздержанностью жизни нравились народу, особенную же поддержку находили в религиозных женщинах». Даже враги Арнольда не могли бросить тень на его жизнь, тщетно стараясь ослабить ее влияние указанием на волчью природу этого носящего овечью шкуру проповедника; даже Бернард Клервосский, не веривший голубиной голове и проницательно усматривавший хвост скорпиона, мог только клеветнически утверждать, что в Арнольде лишь forma pietatis, лишь siimilatio virtumm. Но Арнольд не был только святым. Обладая темпераментом бойца, он открыто провозглашал свои идеалы и требовал их исполнения, считая, «что все не разделяющие его учения заблуждаются». Смелая уверенность Арнольда в себе — facundus et audax confïdensque sui, — «медоточивая речь», уменье привлечь к себе — «multis placebat», — редкое согласие слова и жизни создавали успех его проповедям и обличениям, в которых «он не щадил никого… Мирян осуждал за удержанные десятины и говорил, что по учению Писания не должно быть в жизни ростовщичества, всяких грабежей и позорных прибытков, войн, обманов, роскоши, клятвопреступлений, убийств, воровства, прелюбодеяний и всего плотского». Именно прямолинейность, принципиальность были залогом успеха, ясно показывая искренность нового аскета, проповедующего о любимом и желанном идеале резче и ярче, чем делали это такие столпы церкви, как Бернард, чуждого готовности идти на компромиссы. В Арнольде как бы ожил дух только что пронесшейся Патарии. Его беспощадная оценка обмирщенного клира вторила голосам катаров, опиралась на неуспевшее утихнуть и уже вновь подымавшееся негодование масс. Мы не знаем, находился ли сам Арнольд под влиянием идей последних патаренов, но, несомненно, патаренский дух давал всему движению, во главе которого он стал, энергию и резкость, привлекал учеников в стан схизматика.
