История ересей - [159]

Всего характернее это смешение Голгофы с Фавором в белорусской редакции стиха о Глубинной книге: Христос не только преобразился на Фаворе, но и «на распятьи был»:

И тякла руда на коренийцу

Со яво руды кора выросла,

И брали кору по всии попам,

По всим попам по поповичам.

По всим царквам по царковачкам.

Это опять тот же символизм, привязавшийся к легенде о крестном древе уже в понятиях Тертуллиана^{263} и блаженного Августина: кровь Спасителя не только искупляла человечество, но и образно смывала грех прародителя, капая на его голову, которая представлялась лежащей у подножия креста. Остается непонятным только загадочное растение, вырастающее от божественной крови. Кора духовного стиха, очевидно, испорчена либо заменила какое-нибудь другое название. В одной греческой легенде о нахождении честного Креста рассказывается, что на месте, где евреи умышленно закопали крест Спасителя, выросла трава, пахучая и врачующая. Это ocimum basilicum, наш базилик, душки, малороссийские васильки, которые в народной русской обрядности до сих пор связаны с культом креста: их кладут в церквах под распятие, делают из них кропило, откуда, может быть, и самое название кропила — василок. Их в самом деле берут «по попам, по поповичам, по церквам, по церковачкам». Это один из хороших образчиков того, как литературное содержание легенды может не только переходить в обряд, но и становиться неотъемлемой принадлежностью народно-поэтических воззрений. Другая сторона народного творчества раскрывается нам в судьбах леванитова креста: я говорю о том явлении, что чем далее в обращении, тем более обезличивается первоначально конкретный образ, исчезает его историческое и местное приурочение, он становится общим местом, из собственного имени нарицательным. В П1убинной книге, в намеках былины о Василье Буслаеве отношения леванитова креста к Фавору и крестной легенде еще ясны; в отрывках не то былины, не то духовного стиха, напечатанных в сборнике Кирши Данилова^{264} «Чуден крест Леванидовский», является как нечто определенное, рядом с глубокими омутами днепровскими и высокими горами Сорочинскими. На Сорочинской же горе (то есть Фаворе) находится он и в былине о Михайле Потыке. Но уже в стихе о сорока каликах он очутился под Киевом, кругом него становятся калики; с переходом его из духовных стихов в былину он показывается на всех богатырских росстанях; около него на Почай-реке стоят терема Чурилы Опленковича. Самое значение эпитета до того забыто, что являются даже луга Леванидовы и книга Леванидова. Леванидов крест утратил всякое специальное значение и стал синонимом креста, распятия вообще. Таким является он, например, в житии Филиппа Иранского. Рассказывается про святого, что ехал он по реке Выге и, сойдя с плота, «пошелъ въ гору, гдѣ ему ангелъ Господень исповѣдалъ и благовѣстилъ, къ Леванидову кресту надъ Лужаномъ озеромъ… И створилъ пришествiе к кресту къ Леванидову, и нача ся Христу молити подъ крестомъ Леванидовымъ по благовѣствованiю ангела Господня, и преклонь колени, и нача ся молити Христу». Разумеется, вероятно, простое распятие, может быть, с адамовой головой у подножья, заимствованной из легенды о райском древе.

Перейдем теперь к следующим вопросам и ответам духовного стиха: они вводят нас целиком в область отреченной легенды о Соломоне.

Некоторые из них, например о птице Страфиле и звере Индрике (инороге)^{265}, могут быть объяснены лишь впоследствии, когда мы ближе познакомимся с составом апокрифа. Пока обратимся к содержанию вещих снов, вставленных в большую часть редакций Пубинной книги. Их объяснение мы найдем в том же источнике.

1. Сон о Правде и Кривде.

Возговорил Володимир князь,

Володимир князь Володимирович:

Ой ты гой еси, премудрый царь,

Премудрый царь, Давыд Ессеевич!

Мне ночесь, сударь, мало спалось,

Мне во сне много виделось:

Кабы с той страны со восточной,

 А с другой страны с полуденной,

Кабы два зверя собиралися.

Кабы два лютые собегалися.

Промежду собой дрались билися.

Один одного зверь одолет хочет.

Возговорил премудрый царь.

Премудрый царь Давыд Ессеевич:

Это не два зверя собиралися,

Не два лютые собегалися,

Это Кривда с Правдой соходилася,

Промежду собой бились-дрались;

Кривда Правду одолет хочет;

Правда Кривду переспорила.

Правда пошла на небеса,

К самому Христу, Царю Небесному;

А Кривда пошла у нас вся по всей земле,

По всей земле по Свет-Русской,

По всему народу христианскому.

От Кривды земля восколебалася.

В иных стихах звери являются белым и серым зайцем:

Кабы белой заец, кабы серой заец,

Кабы белой заец одолет хочет?

Как бы серой белого приодолел:

Бел пошел во чисто поле,

А сер пошел во темны леса, —

или вместо них выступают два юноши, толкование во всех случаях одно и то же; иногда аллегорические образы отсутствуют и во сне представляется:

Будто Кривда с Правдой побивалася.

Будто Кривда Правду одолет хочет.

Аполог о Правде и Кривде встретился нам уже в сказаниях о Соломоне, и мы не раз указывали на его дуалистический характер, на его связь с иранскими представлениями о святости правды, удалившейся на небо в образе птицы, когда Джемшид позволил себе ложное слово; наконец, на появление его в народных легендах и новеллах, почерпавших свои мотивы в отреченной литературе. Греховная сила Кривды остается царить на земле, которая, по понятиям дуалистов, находится под властью демона; Правда удалена на небо, в духовное царство доброго бога. Позднее с православной точки зрения первоначально дуалистический смысл аполога был понят иначе: вознесение правды на небо, «к самому Христу, царю Небесному», представляется ее победой; в старинных русских изображениях Страшного Суда можно видеть, как «Правда Кривду стреляет, и Кривда пала со страхом». В апологе соломоновской легенды такое толкование не заметно. В этом отношении интересно, что в «Беседе трех святителей», составленной, как мы заметили, по образцу древнейших «Вопросов Иоанна», встречается та же загадка в форме, сохраненной Соломоновским сказанием: «Вопросъ: Что есть бѣлъ щитъ, а на бѣлѣ щитѣ заецъ бѣлъ: и прилетѣ сова и взя зайца, а сама ту саде? Ответь: Бѣлъ щитъ есть свѣтъ, а заецъ правда, а сова кривда». Заметим наконец, что роман о Мерлине, в основе которого мы откроем апокрифические данные о Соломоне и Китоврасе, также начинается видением о борьбе двух зверей: борются красный и белый драконы, как здесь белый и серый заяц; когда один одолел другого, также дается аллегорическое толкование, с той разницей, что Правда и Кривда заменены другими историческими мотивами, сообразно с содержанием самого романа.