История Энн Ширли. Книга 3 - [123]

Одеяла разложили на столах на просторной веранде, и разом заработали руки — и языки. Энн и Сьюзен готовили ужин, а Уолтер, который в этот день не пошел в школу, потому что у него болело горло, сидел на ступенях веранды, скрытый от дам завесой из дикого винограда. Он любил слушать разговоры взрослых. Они говорили такие удивительные, непонятные вещи, основываясь на которых можно было сочинить увлекательные истории про разные кланы бухты Четырех Ветров.

Из всех присутствующих дам Уолтеру больше всех нравилась миссис Мира Мюррей. Она так заразительно смеется, и у нее такие славные морщинки в уголках глаз. Самое простое событие в ее изложении кажется ужасно интересным. Стоило только появиться этой женщине, и жизнь сразу становилась веселее. Какие у нее красивые черные волосы и сережки, похожие на красные капельки, и как ей идет платье из вишневого бархата! Меньше всех Уолтеру нравилась тощая как палка миссис Чабб — может быть, потому, что она однажды в его присутствии назвала его «болезненным мальчиком». Миссис Милгрейв, подумал Уолтер, похожа на толстую серую курицу, а миссис Клоу — на бочку с ногами. А как хороша молодая миссис Рейсом с волосами медового цвета… «чересчур хороша для жены фермера», сказала Сьюзен, когда Дэйв на ней женился. Эдит Бейли, портниха, у которой одеваются все дамы Глена, совсем не похожа на старую деву: у нее такие красивые седоватые букли и веселые черные глаза. Уолтеру нравилась и миссис Мид, которая была старше всех в этой компании. У нее ласковые добрые глаза, и она больше слушает, чем говорит. Но Селия Риз, с лица которой не сходила усмешка, словно она потешалась над всеми и вся, ему вовсе не пришлась по сердцу.

Дамы еще не пустили языки в ход по-настоящему… они обсуждали погоду и каким рисунком простегивать одеяла — ромбами или веерами. А Уолтер тем временем думал, что весь мир словно бы покоится в золотых объятиях великого и доброго Существа. Желто-красные листья тихо падали на землю, но величественные мальвы все еще цвели у кирпичной стены, а тополя возле сарая еще пестрели листвой. Уолтер до того отрешился от всего, упиваясь окружавшей его красотой, что пришел в себя, только услышав слова миссис Миллисон:

— Ну, у них что ни похороны, то сенсация. Вспомните хотя бы похороны Питера Керка!

Уолтер навострил уши. Это что-то интересное. Но, к его сожалению, миссис Миллисон не стала описывать в подробностях, что там произошло. Видимо, все были на этих похоронах или слышали о них.

(Только почему им всем как будто стало неловко?)

— Разумеется, Клара Уилсон сказала про Питера чистую правду, но беднягу уже предали земле, и давайте не будем тревожить его прах, — заявила миссис Чабб с таким видом, словно кто-то предложил выкопать его из могилы.

— Моя Мэри вечно говорит такие смешные вещи, — поведала миссис Дональд. — Знаете, что она у меня спросила, когда мы собирались на похороны Маргарет Холлистер: «Мама, а мороженое на похоронах дают?»

Две-три дамы обменялись насмешливыми взглядами, но большинство просто сделали вид, что не слышали слов миссис Дональд. Ничего другого и не оставалось делать, когда она начинала к месту и не к месту цитировать свою дочку. Если проявить к ее высказываниям хоть малейший интерес, рассказать о Мэри не будет конца. Фраза: «Знаете, что сказала моя Мэри?» — у всех в Глене навязла на зубах.

— Кстати о похоронах, — вступила в разговор Селия Риз. — Когда я была еще девочкой, у нас в Моубрей Нерроуз имели место очень странные похороны. Стентон Лейн уехал в Виннипег, и потом оттуда пришло известие, что он умер. Родственники послали телеграмму, чтобы тело отправили домой, и вскоре прибыл гроб. Макалистер из похоронного бюро посоветовал не открывать его. И вот, только в церкви началось отпевание, как открылась дверь и вошел не кто иной, как Стентон Лейн собственной персоной, живой и здоровехонький. Мы так и не узнали, кто же лежал в гробу.

— А что сделали с гробом? — спросила Агата Друк.

— Закопали в землю, конечно. Макалистер сказал, что дело надо довести до конца. Но похоронами это по сути дела назвать было нельзя — так все радовались возвращению Стентона. Мистер Доусон даже поменял последний псалом. Вместо «Утешьтесь, христиане!» мы спели «Возрадуйтесь свету!». Хотя многие считали, что он это сделал напрасно.

— А знаете, что вчера спросила у меня моя Мэри? «Мама, а пасторы все-все знают?»

— Мистер Доусон в критические минуты всегда терял голову, — продолжала Джейн Бэрр, словно не слыша слов миссис Дональд. — В то время он служил пастором в Верхнем Глене и как-то раз распустил прихожан, забыв собрать пожертвования. И что, вы думаете, он сделал? Схватил блюдо для пожертвований, выскочил вслед за нами в церковный двор и стал всех обходить с этим блюдом. Знаете, в тот день он получил деньги даже с тех, кто не жертвовал ни гроша ни до этого случая, ни после. Как-то было неудобно отказывать самому пастору. Но все-таки это было недостойно его сана.

— Что меня раздражало в мистере Доусоне, — сказала миссис Корнелия, — так это то, что он невыносимо затягивал отпевание — все читал и читал молитвы. Доходило до того, что некоторые начинали завидовать покойнику. А на похоронах Летти Грант он превзошел сам себя. Я гляжу — ее мать вот-вот упадет в обморок от изнеможения. Тогда я толкнула его локтем и сказала, что пора заканчивать.