История эллинизма - [558]

С появлением пергамского царя Аттала обнаружился уже значительный поворот в развитии системы эллинистических государств, тот же поворот, какой по ту сторону моря тщетно пытался осуществить Клеомен и какого Родос добивался все настойчивее по мере того, как ослабевало египетское морское владычество. Решительное превосходство трех великих держав, которые в течение почти пятидесяти лет одни придавали политике известный пошиб, в Азии начало уступать место самостоятельной политике держав второго разряда, как раз в то самое время, когда Македонии и эллинскому союзу государств стало угрожать новое, более опасное соперничество. В Азии Родос и Пергам скоро сделались средоточиями целой группы политических отношений, которые, не обращая внимания на великие державы, шли все более и более своими собственными, зачастую своенравными путями; вскоре Вифиния, Родос и Византия, Синоп и понтийский царь начали уже поступать самостоятельно, а Атталы успели вступить в дружественные сношения с Римом.

Обратим еще внимание на другое обстоятельство. Древние туземные династии в Малой Азии могли бы, пожалуй, еще поддержать связь со своими национальностями и оказать противодействие новому строю цивилизации; однако, в каждой черте их развития обнаруживалось, что они все более и более подчинялись иноземной эллинской культуре. Мы в состоянии проследить за несомненными признаками этой эллинизации вплоть до самой Армении; одно только царство Антропатены, как кажется, ревниво сохраняло свои особенности. Какие блестящие города настроили эти азиатские цари! Не одни только Атталы соперничали с Лагидами, покровительствуя искусствам и наукам; государи в Малой Азии даже сами пристращались к литературной деятельности и украшали свой венец более невидимою славою научных успехов.

Предоставим будущим изложениям проследить в полной связи за литературой и наукой этой эпохи; необходимо, однако, и здесь уже упомянуть о достигнутом в этом отношении развитии, тем более, что сохранившиеся отрывки из истории государств дают нам весьма неполную, смутную картину и могут, пожалуй, возбудить представление, будто в эту эпоху непрерывных беспутных распрей бесследно погибли всякие иные человеческие способности и стремления. А все-таки какая блистательная, обширная, обильная новыми весьма значительными выводами научная деятельность обнаруживалась в это время; как быстро распространялись эти выводы, вступая в тесную связь с воззрениями и убеждениями современников, отражаясь в самых разнородных оттенках в повседневном общественном быту и в помыслах толпы. Положительно можно сказать, что интеллектуальные интересы вообще никогда еще не были так распространены, так животворны, никогда не отличались таким важным частным и всеобщим содержанием; они стали достоянием всего эллинистического мира; они, казалось, оживлялись тем сильнее, чем пламеннее то там, то тут разгоралась борьба, чем тревожнее и изменчивее становилась политика и ее последствия. Обозревая мрачные картины междоусобий, разрушения городов, кровавого деспотизма, придворной порчи в эту эпоху, не следует забывать более светлые ее стороны, блеск несметных расцветающих городов, отрадное великолепие самых разнородных художественных произведений, тысячи новых наслаждений, каким украшалась и обогащалась жизнь, и, между прочим, те более благородные удовольствия, какие доставлял возраставший, животворный обмен многосторонней эстетической литературы. И все это распространялось по обширным областям, которые охватил и связал вместе эллинизм. Представьте себе толпы дионисских художников и их веселую странствующую жизнь, празднества и игры в старых и новых греческих городах на дальнем востоке, куда из самых отдаленных краев стекались боговдохновенные поэты для совместного торжества. Родственники и земляки встречались всюду до поселений на берегах Инда и Яксарта, торговец у башни Серов скупал товар для рынков Путеол и Массилии, а смелый этолянин пускался пытать счастье на берегах Ганга и в Мероэ. Люди науки изучали дальние края, минувшие века, чудеса природы; они подвергли рациональному исследованию истекшие тысячелетия, движения светил, наречия и литературы новых народов, которых гордая Греция презирала прежде как варваров, на древние памятники которых она смотрела с удивлением, не постигая их. Наука в неподвижных светочах звездного неба впервые обрела мерило для земли, проверила на ней расстояния, привела в стройный вид ее объемистые формы. Она пыталась связать и привести в порядок незапамятные предания вавилонян, египтян, индийцев, с тем чтобы сравнить их между собою, добиться новых выводов. Все эти разрозненные, частью иссякшие, частью в безбрежном русле пробиравшиеся по пустыне потоки народного образования слились в эту эпоху в обширном водоеме эллинистической цивилизации и науки и сохранились в памяти навсегда. [144]

В этих блестящих чертах никак нельзя признать мрачной и печальной картины, какую представляли себе обыкновенно об эллинистической эпохе; но такого рода предупреждение не дает нам права уклоняться от исследования, и, узнав источник этого предупреждения, мы уверимся также в его несостоятельности.