История его слуги - [116]

Но душа моя, криминальная душа моя, та самая, которая заставляла меня коситься на открытые кобуры полицейских на улицах и, проходя мимо банка, всегда заставляла вспоминать, что его можно ограбить, та моя душа кричала: «Это все хуйня, Эдька! Это путь робких душ. Тебе суждено другое. Нажми ты этот ебаный курок, и мир организуется, люди и предметы сразу вытянутся в стройную пирамиду, устремленную к солнцу, и ты будешь наверху этой пирамиды. А электрический стул, даже если электрический стул, — я попытался тут же вышвырнуть стул из моего сознания, затолкать его в самый темный угол, по крайней мере, — ну умирать же всегда нужно. Когда-то, не сегодня, так завтра! Зато ты сделаешь в одну минуту свою судьбу и будущее. Убивает же твой герой — ты сам, в «Дневнике неудачника», так что ж ты, бля, лежишь тут зря?! Раз уж лег, стреляй, еб твою мать! Стреляй, Эдька! Жизни впереди много, да, но разве тебе не надоели лица и земля, и сны твои, и рассветы и закаты, и коктейль-парта, и их земная кроличья политика, и продажные земные девушки?.. Ведь дальше-то что, Эди? Начнешь стареть, сползать вниз, это происходит, говорят, очень быстро. Уже сейчас на твоей длинной красивой шее, которая так нравится твоим подругам, появилось несколько морщин. А можешь себе представить, как жалко и хуево быть старым, даже если известным писателем? Ведь если уйдешь в твои сегодняшние тридцать шесть — молодым вечно останешься, пылким. Героем будешь, пусть и черным ангелом, но ангелом Разве не подписал ты кому-то одну из своих книг «От темного ангела литературы…»

Я оцепенел, разговаривая таким образом с самим собой, выпаливая все это себе и лежа в чужой позиции, в чужой судьбе, с чужим решением на руках. Мне нужно было решать, но я совсем оцепенел от этой мистики, парализованный. Так же точно у меня, восемнадцатилетнего поэта, помню, холодели руки и ноги много лет назад, когда я перерезал себе вены и из меня постепенно вытекала кровь. И сердце мое чавкало, и теплота собиралась в груди, пока я не потерял сознания…

Раздался телефонный звонок. Я вскочил и бросился к трубке. Меня, оказывается, сегодня ждала к себе Анна, моя новая подружка, моя новая пизда.

— Я приготовила обед, Эдвард. Мы же договорились. Но если тебе не хочется ехать ко мне, я могу приехать к тебе сама, — сказала покладистая Анна.

— Сиди, не двигайся с места! — сказал я. — Я возьму такси и сейчас приеду.

И я выскочил из дому, не оглядываясь.

* * *

Когда в субботние утра я появляюсь в дверях пятиэтажного особняка в самом дорогом районе Манхэттена, обыкновенно одетый в белоснежную рубашку, полосатые, белые с синим брюки и белые же, изящные итальянского производства сапоги, на носу у меня круглые очки в тонкой оправе, прохожие смотрят на меня с нескрываемым любопытством и завистью. Некоторые молодые девушки заискивающе улыбаются. Улыбаются порой и старухи, может быть, из вежливого и осторожного уважения к дому, откуда я выхожу. Я для них неожиданный живой представитель той недосягаемой, необыкновенной сладкой жизни, о которой они читают в иллюстрированных журналах.

Неторопливой походкой, с чисто промытыми, аккуратно остриженными, уложенными а-ля Джеймс Дин волосами, я отправляюсь гулять. Прохожим, выгуливающим себя и своих собак у свежей, соединенной с океаном Ист-Ривер, откуда же им, прохожим, знать, что барственный холеный человек со спокойным лицом — просто слуга в пятиэтажном миллионерском доме, и его утренняя аристократическая привычка прогуливаться объясняется только тем, что в субботу и воскресенье хозяина в доме никогда нет. Хозяин — мультимиллионер проводит все уик-энды неизменно в Их Величества мультимиллионерской усадьбе в Коннектикуте, поэтому слуга и играет в хозяина по субботам и воскресеньям.

Сегодня уже тепло, и, когда я иду, прекрасно и спокойно играя мою роль, по направлению к красивым витринам Мэдисон, весенний нью-йоркский ветерок приятно трогает мои волосы.

эпилог

«Самолет задерживается с вылетом на 45 минут. Ничего серьезного. Оставайтесь все на своих местах, — объявил голос. — Небольшая неполадка с освещением одного из крыльев. Мы только хотим обезопасить себя и вас от неудобств в полете».

«Сюрприз. Тягучие самолетные 45 минут дополнительно к моим пяти с половиной годам придется мне провести на американской земле, — думаю я. — Олухи пилоты, чего раньше-то смотрели, ведь уже начали выруливать на взлетную дорожку. Я мог бы выпить еще по паре дринков с Китайской Еленой — моей последней американской девушкой, которая меня провожала. Китайская Елена прижимала к груди подаренное мной чучело игуаны».

Китайская-то Елена и узнала Настасью Кински. Я, когда с красивой девушкой схлестнулся, бросив свою набитую рукописями синюю сумку вперед ее желтой сумочки-сундучка на проверочный конвейер, на лицо девушки не смотрел, да если бы и смотрел, не узнал бы. Волнуюсь я, из Америки сбегаю — в Париж лечу, где моя первая книга в переводе на французский язык осенью выходит. Впрочем, очень может быть, что осенью книга и не выйдет, ведь не вышла же она прошлой осенью, как обещал издатель. Я и лечу для того, чтобы навести там в Париже порядок.