История детской души - [48]

Профессор Кадмон-Гор остался один — тихо, благоговейно подошел он ближе к маленькому покойнику, и погруженный в глубокую думу, скоро потерял из виду и себя самого и все свои «теории.» С любовью и умилением глядел он на милые черты кроткого, детского личика и вполголоса проговорил:

— «Лучшего он сделать не мог… Да! пожалуй, что так… пожалуй, что так!… бедный мальчик — с таким отцом, с такою матерью, и с таким — воспитателем… кто знает, насколько и я виноват перед ним…

Тут последовало нечто весьма странное — нечто прямо изумительное — профессор приподнял на руки мёртвого мальчика, нежно прижал его к себе, и, целуя его холодную головку, громко сказал:

— «Да, Лионель, я это обещаю! Я обещаю, ради тебя, что когда придется мне учить другого мальчика, я наперед обдумаю, не будет-ли и лучше, и разумнее сперва довести его до познания Бога любви — а там — Самой этой любви поручить его!…

Глава ХVI

Трагичная история несчастного ребенка быстро облетела всю деревню и то чувство сострадания, которое присуще человеческому духу, как электрический ток, передавалось из дома в дом, из сердца в сердце, так что в Коммортине не было ни одного мужчины, ни одной женщины, ни одного ребенка, кто-бы не был растроган, до неизъяснимой жалости, безвременной кончиной бедного мальчика.

Протокол, составленный комиссией, производившей следствие, гласил, что «самоубийство было совершено в минуту умопомешательства. "Д-р Гартлей, вызванный в качестве эксперта, заявил, что мальчик был доведен до страшного преступления переутомлением мозга, причиненным несоразмерными его силам умственными занятиями. Это мнение подтвердил сам профессор, но он не счел уместным тут-же высказать то убеждение, которое слагалось в душе его и все сильнее и сильнее овладевало им: что отсутствие религиозного начала в воспитании, а не что иное, довело до гибели эту молодую жизнь.

Наконец настало и утро похорон. Весь Коммортин, от мала до велика, участвовал в проводах Лионеля.

Рубен Дейль, рядом с могилкой дорогой своей девочки, приготовил новую могилку, и теперь, опираясь на свою лопату, сквозь слезы смотрел на благоговейно стоявшую толпу и трепетно слушал, как старичок священник, голосом часто прерывавшимся от волнения, тихо читал столько уже раз им слышанные, торжественно-победные слова:

— «Так и при воскресении мертвых. Сеется в тлении, восстаёт в нетлении; сеется в, унижении, восстаёт в славе; сеется в немощи, восстаёт в силе; сеется тело душевное, восстаёт тело духовное… Когда-же тленное сие облечется в нетленое, и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»

Профессор Кадмон-Гор стоял, опустив голову, и с какою-то нежностью глядел на то место, куда, весь покрытый цветами, был опущен гробик Лионеля. Цветов было великое множество, вся деревня этими цветами принесла свою дань любви милому мальчику. Среди венков особенно выделялась прелестная гирлянда душистой жимолости, которую свила добрая м-с Пейн, оборвав до последнего, все цветы своего садика; — бедный «юродивый» дурачок также принес свой дар — длиннейшую ветку прелестных, белых роз — а Рубен Дейль опустил в могилку веточку белого жасмина, дар самый скромный, но, по скрытому своему значению, самый дорогой… Старичок священник продолжал читать, и глаза профессора затуманились слезами — сердце его прислушивалось — и в себе слагало тихое слово, которое раздавалось среди сдержанных рыданий…

— «В уповании, что Господь наш Иисус Христос, но неизреченному Своему милосердно, принял к Себе душу усопшего раба Своего, отрока Лионеля, мы предаем тело его земле.. Мы веруем непреложно в воскресение мертвых и в жизнь вечную в рай сладости, в селениях счастливых, там, где пресыщает свет лица Божия!»

М-р Велискурт презрительно нахмурил брови — сердце его пылало злобою… ему была противна обстановка, в которой он против своей воли находился, ненавистный ему церковный обряд, согласно которому предавалось земле тело его сына, возмущал его! Когда при чтении «Отче наш» все присутствующие опустились на колена, он гордо выпрямился и презрительно взглянул на профессора, который, по преклонности лет не будучи в состоянии преклониться долу, низко склонил голову в знак благоговения.

Наконец, служба кончилась. Добрый старичок священник как-то особенно молитвенно и трогательно произнес обычное благословение — благословил могилку — затем, предоставив Рубену докончить дело погребения, не твердой, старческой поступью направился к церкви. Толпа стала тихо расходиться — иные украдкой утирали слезы, оглядываясь на могилку, иные, в том числе м-с Пейн, еще горько плакали, другие старались успокоить бедную Люси, которая рыдала, как будто надорвалось ее сердце. Многие шёпотом друг другу передавали удручающее впечатление, произведенное на всех Велискуртом во время похорон — а «юродивый,» сидя одиноко у решетки, не хотел утешиться…

— «Нет, нет, "бормотал он несвязно в ответ тем, кто уговаривал его идти домой, — «я здесь останусь… с детьми и с розами. Все розы… все дети… все, все умерло… я с ними останусь — радость прошла!…»